Надо ли повторять, что обо всех своих пассиях Петр непременно рассказывал жене?

Екатерина терпела влюбленный лепет супруга, сколько могла. Но когда он заводил речь о том, что с такой женщиной, как горбатая герцогиня, он мог быть истинно счастлив, едва не умирала от злости.

«Ты мог быть счастлив? – с ненавистью думала тогда Екатерина. – Как, скажи на милость, ты можешь быть счастлив с женщиной, если ты не в силах сделать ее счастливой? Что бы ты делал, оказавшись в одной постели с твоей ненаглядной уродиной? Тискал бы ее горб, только и всего? Да если бы она узнала о тебе то, что знаю я… Ты ведь не мужчина! Ты несчастный, глупый, злобный венценосный урод, а не мужчина!»

Разумеется, у нее хватало ума не выпалить это в лицо супругу. С тех пор как Екатерина и сама сделалась великой княгиней, она много чему научилась, и прежде всего – вовремя промолчать. Поэтому она только зевала нарочно и делала вид, что засыпает.

Петр Федорович несказанно обижался. Эта невзрачная дурочка – он привык называть жену дурочкой, а красивой не считал ее никогда, ну разве что по юной глупости, когда еще был ее женихом, – осмеливается отнестись пренебрежительно к его тайным, сокровенным признаниям?! Случалось, от обиды злобно тыкал Екатерину локтем в бок – несколько раз, да так сильно, что у нее дух занимался. Потом Петр поворачивался к ней спиной и, сердито посопев, засыпал. А она, бывало, давилась слезами всю ночь, стараясь не всхлипывать громко. Не потому, что опасалась разбудить мужа – когда он засыпал, его нельзя было разбудить даже громом колоколов или стрельбой из пушек, а не только такой малостью, как женские слезы! – а потому, что могли услышать слуги и пожалеть Екатерину. Или позлорадствовать ее горю.

Конечно, ни фрейлин Лопухину и Карр, ни Шафирову и Воронцову, ни певичку-немку, ни госпожу Седрапарре, ни герцогиню Курляндскую, ни госпожу Долгорукову, ни какую-либо другую женщину великий князь не мог сделать своей любовницей в полном смысле этого слова. По той же причине, по какой не мог сделать женой Екатерину! Однако он укладывал этих женщин в свою постель и забавлялся с ними, как порочный подросток.

Да и все его развлечения были пошлы до крайности! Комната, где Петр играл со своими куклами и устроил театр марионеток, имела общую дверь с одной из гостиных императрицы Елизаветы Петровны. Дверь всегда держали запертой. И вот как-то раз Петр услыхал за стенкой голоса. Он расковырял щелочку и увидел, что на половине императрицы накрыт стол, за которым сидит она сама с Алексеем Разумовским, оба одетые более чем свободно – так сказать, по-утреннему.

Оказалось, что в этой комнате императрица завтракала со своим фаворитом и давним возлюбленным, к тому же морганатическим супругом.

Петр пришел в необузданный восторг оттого, что увидел свою суровую тетушку в такой вольной обстановке, и позвал Екатерину посмотреть на это. Однако та нашла, что подглядывать неприлично, а тем паче за такими событиями, и резко отказалась. Великий князь привычно обозвал жену дурой и привел более покладистых и покорных фрейлин – посмеяться над императрицей.

Правда, смеялся он недолго – о подглядываниях стало известно Елизавете Петровне. Грянула буря, какой принц даже не ожидал. Среди прочего императрица сказала ему, что у государя Петра I тоже был неблагодарный наследник. Все понимали, это было равносильно предупреждению, что голова великого князя тоже может затрепетать на плахе…

Петр испугался и решил поближе присмотреться к своей жене, которая казалась ему теперь отнюдь не дурой, а, напротив, очень хитрой. Ведь она умудрилась не вызвать неудовольствия императрицы!

Увы, благосклонность мужа принесла Екатерине очень мало радости. Всю зиму он спал в ее постели, но при этом только и говорил о плане построить рядом со своей дачей дом, во всем напоминающий монастырь капуцинов.