Елена Арсеньева. Страсти-мордасти (Дарья Салтыкова)
– Да шевелитесь вы, жеребцы! Шевелитесь, любезники! Барыня заждалась, небось! И – щелчок кнута по перилам! И – еще раз – по плечам! Толпа молодых мужиков и парней ввалилась в просторную залу господского дома, в которой пахло свежевымытыми полами и полынью, разбросанной тут и там «для отогнания блох». – По стеночке, по стеночке, – учил суетливый староста, расталкивая толпу и для острастки то и дело прищелкивая кнутом. – По стеночке станьте. Держитесь очестливо. Ежели барыня чего спросит, солому не жуйте – отвечайте споро. Да лыбьтесь, робята, лыбьтесь поширше, не жалейте зубов! «Робята» покорно подперли стены. Но «лыбиться» не спешили. На лицах застыли испуг и тревожное ожидание. Медленно тянулись минуты. – Скорей бы уж, – выдохнул красивый крепкий мужик с русой бородой. – Все одно – не миновать стать… – А может, минует? – пробормотал тонкий и стройный юнец лет шестнадцати, не больше, черноглазый, с едва пробившимися черными усиками, еще безбородый. – Кабы обошло меня, я б, наверное… – Если бы да кабы во рту б выросли грибы! – глумливо ухмыльнулся староста. – Помалкивайте, чада! Барыня едет! Стены, чудилось, дрогнули: это задрожали прижавшиеся к стенам мужчины. В открытое окно донесся стук копыт, звонкий женский хохот – такой веселый, такой заливистый и заразительный, что по лицам, как ни были люди перепуганы, вспыхнули ответные улыбки. Да тут же и погасли. – Берите его в беремя да волоките наверх, прямиком в опочивальню! – приказала та, что смеялась за окном. – Да побыстрей, косорукие! Не то… Слышно было, как по лестнице торопливо протопали какие-то люди. Судя по тяжести поступи, они тащили какой-то груз. Вслед затем раздались легкие, летящие шаги, распахнулась дверь, ведущая в залу, и в проеме встала высокая и красивая женщина, одетая в простое синее платье – почти в цвет ее глаз. Темно-русые пряди полураспустившейся косы обвились вокруг округлого полуобнаженного плечика, выглянувшего из распахнутого ворота. Стройный стан, щедрая грудь туго-натуго натянула ткань, белая нежная шея, алый рот, румяные щеки, соболиные брови, сияющие глаза, белоснежные зубы, влажно сверкающие в улыбке… Сказка, а не баба! Но самосветная улыбка ее, словно метлой, смела румянец с мужских лиц. Вдоль стен, чудилось, выстроились мертвецы, только что вставшие из могил. Отчетливо было слышно, как один, самый трусливый, выбивает дробь зубами. Кто дышал тяжело, запаленно, кто, наоборот, сдерживал дыхание… – Ждете, желанчики мои? – хохотнула красавица, вглядываясь в померкшие глаза. – Ждете, миланчики? Попусту! Нынче у меня трофей, с ним забавляться стану. Вы – гуляйте, жеребчики мои удалые. Пока – гуляйте! Гони их всех на выпас, Ерофеич! – махнула она старосте округлой загорелой рукой с маленькой крепкой кистью. – Пошли вон, а ну! Мужики потянулись к дверям – сначала медленно, словно не верили своему счастью. Потом, почуяв свободу, ломанулись наперебой, давя друг друга. – А ну-ка, стойте! – вдруг послышался барский окрик. Те, кто успел выскочить в сени, сделали вид, что приказа не слышали: скатились с крыльца, опрометью кинулись со двора. – Вот этого возьми, Ерофеич! – махнула барыня в сторону черноглазого парнишки, и староста проворно ухватил его за плечи, кинул ей в ноги. Она нагнулась, погрузила пальцы в густые темные кудри, намотала на пальцы, чуть потянула… Парень сдавленно вздохнул от боли. |
