В бедной больной моей голове зашевелились обрывки воспоминаний. Вот я бегу по совершенно пустой улице, меня преследуют чьи-то шаги, затем я, кажется, кого-то ударила... Очевидно, потом ударили меня.

— Я уж к шапочному разбору подоспел, — рассказывал дядечка, — когда те подонки убежали. Иду себе, гляжу — ты лежишь. Поднял я тебя и повел сюда, ты сказала, что идти тебе некуда.

— Ничего не помню, — потупилась я.

— Да ну? — удивился мой спаситель. — А всю дорогу со мной разговаривала... Сказала, что муж из дому выгнал...

— Муж? — Я удивленно поглядела на дядечку. — Чей муж?

— Вот тебе и здрасти! — дядечка развел руками. — Ну не мой же! У меня, милая, свои заморочки, дома две мегеры — жена с тещей, мне чужого мужа не надо!

Я прислушалась к себе и поняла, что ничегошеньки не помню. Кто я такая? Зачем таскалась глубокой ночью по улицам? И самое главное — что теперь делать?

Дядечка поглядел на мое расстроенное лицо и, надо думать, проникся жалостью.

— Ты не переживай, — он подошел ближе и погладил меня по голове, — это бывает после удара. Со временем все вспомнишь.

Рука его нащупала огромную шишку на моем затылке и застыла, чтобы не причинить лишнюю боль.

— С утра Семеныча позову, — сообщил он, — он по этому делу, по голове то есть, очень хорошо все понимает. Раньше невропатологом был...

Снова совершенно машинально память отметила знакомое имя — Семеныч. Я знала человека с таким именем.

— Ты не думай, он специалист хороший, — заговорил дядечка, неправильно поняв мое молчание, — запросто может сотрясение мозга определить или там что. Когда не пьяный, конечно. Но с утра он не пьяный, у них в морге с этим делом строго. Покойникам-то, конечно, все равно, но родственники запросто могут и жалобу накатать... Да не смотри ты так, ну санитаром он в морге работает.

— Да я ничего, — вздохнула я.

Мы посидели немного молча. Гул за стенкой прекратился, вместо этого слышались теперь такие звуки, как будто какое-то огромное животное ворочалось и тяжко вздыхало, отходя ко сну.

— Это ведь котельная? — внезапно спросила я.

— Точно! — заулыбался мой спаситель. — А говоришь — не помнишь ничего... Я тут работаю оператором. Вышел за сигаретами на минутку, вот тебя и нашел.

— Спасибо, — я ухватилась за его руку, — а туалет у вас здесь есть?

— А как же! — дядечка возмутился даже. — Все у нас есть, как положено! Даже душ имеется!

Он помог мне подняться и повел в нужном направлении. Выйдя из каморки, мы попали в комнату побольше. Там стоял обшарпанный стол, застеленный когда-то белой бумагой. На столе гордо высился ярко-синий электрический чайник и еще кое-какая посуда, прикрытая полотенцем. Над столом висела полочка, изъеденная жучком. На полочке очень аккуратно были расставлены несколько книжек и тетрадки. На другом конце стола стояла старинная настольная лампа на бронзовой подставке, но с самодельным абажуром, и лежала пачка исписанных листов бумаги. Я видела когда-то и эту лампу, только абажур был настоящий — темно-зеленого стекла, и всю комнату я тоже видела.

— Что, милая, нехорошо тебе? — заботливо спросил дядечка.

Я рассеянно обвела взглядом комнату и шагнула в сторону. Вот оно — то самое, что я искала! В простенке между столом и входной дверью висела картина. Изначально в ней не было ничего особенного — репродукция картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Такие репродукции раньше висели в детских садах и поликлиниках, а теперь картинку с тремя медвежатами можно встретить только на шоколадных конфетах. Но вот сколько себя помню, эта картина висела здесь. Ошибиться я не могла, да и никто не смог бы.