— Есть в жизни ситуации, дорогая моя Викки, когда человек обязан рисковать. Мы уедем из Сан—Ремо, сразу как мое присутствие в Берлине станет необходимым.

Будущая императрица посмотрела тяжелым взглядом на лечащего врача мужа. Этого англичанина направила королева Виктория, и, коли уж приходится выносить присутствие у постели больного немецких врачей, сэр Морелл Маккензи — единственный, кому она доверяет: в своем ремесле он признанный авторитет. На молчаливый вопрос принцессы врач ответил улыбкой, имевшей целью лишь ее ободрить.

— Мы примем все необходимые меры предосторожности, мадам, чтобы… император совершил эту продолжительную поездку без чрезмерных страданий.

Он и принял эти меры, когда 10 марта Фридрих III со своей свитой выехал из Сан—Ремо на поезде. Монарх путешествовал лежа и получил строжайший запрет издавать хоть малейший звук. С королем Италии Виктором Эммануилом II, сопровождавшим его до самой Швейцарии, объяснялся исключительно с помощью вырванных из блокнота листков бумаги — императрица, ни на секунду его не покидавшая, помогала писать слова.

В Лейпциге в поезд сел новый пассажир — Бисмарк: приехал приветствовать своего нового повелителя. Встреча получилась протокольной и очень прохладной. Их не связывали чувства дружбы и уважения, и император уже знал: канцлер предпримет все возможное и невозможное, чтобы воспротивиться его политике — на проведение ее у него, он надеялся, хватит времени. Что касается старого льва, то он прикидывал молча и хладнокровно, сколько еще времени болезнь даст прожить государю. Возможно, Фридриха прямо сейчас сошлют в его имение Варзин, к большим деревьям — он так их любил, но они никоим образом не заменят ему опьяняющую игру во власть. Бисмарка, однако, тут же успокоили.

— Мы сохраняем наше доверие к вам, — сказал ему Фридрих; он понимал, что отбавка канцлера вызовет возмущение армии. — Надеюсь, что мы сумеем примирить Наши воззрения во благо империи. — «Примирить»? — Странное слово в понимании Бисмарка! Он и не понимает смысла этого слова и не собирался мириться с людьми, против которых готов сражаться. Ничего не ответив, ограничился глубоким поклоном и вернулся в свое купе.

В Берлине на вокзале Карлоттенбург прибытия поезда ожидал новый наследник, принц — предвкушал момент, когда воочию убедится в состоянии здоровья отца. Закутавшись в доломан и подняв воротник, окруженный своим генеральным штабом, Вилли смотрел на дверцу императорского вагона с нетерпением, которого не доставало сил скрыть: надеялся увидеть носилки. Не должен император стоять в буране, яростно кружившем над Пруссией…

Ждали поезда и тысячи берлинцев, они пришли к вокзалу, чтобы тоже приветствовать дорогого им принца. Когда поезд въехал в здание вокзала, зазвонили все колокола города, а по бокам длинной красной ковровой дорожки сверкающим плотным строем выстроились гвардейцы.

Внезапно раздались радостные крики толпы: появился император — именно император, а не больной на носилках. Стоя на подножке вагона, в мундире с высоким воротником, надежно прикрывавшем ужасную дыхательную трубку, в каске, положив руку на эфес сабли, Фридрих III слушал гром радостных приветствий и ощущал на себе удивленный взгляд сына…

Император затратил героическое, но изматывающее усилие на то, чтобы предстать перед народом в парадной форме. По прибытии во дворец Карлоттенбург ему пришлось лечь в постель. На все упреки жены в крайней неосторожности он отвечал улыбкой, в которой читалась радость от того, что на него нахлынула огромная волна любви народа.