Лилит подняла к ней лицо.

– А теперь ты старая... и уже не так мила?

– Слишком стара. Но так со всеми бывает.

– Ты была дурной женщиной, да? Бабка игриво ткнула Лилит кулачком.

– Поди поближе, я тебе шепну. Ты станешь ловкой, моя милая, точно. Ты будешь как я. Сообразительная. Когда другие будут плакать из-за невыносимого голода, ты будешь сидеть за столом с о-о-громным рыбным пирогом... и пирогом с ягнятиной, и с густыми топлеными сливками, как у благородных. И вино будет... сливянка и медовуха, чтобы запивать, как я. Я была хитрущая... и ты такой же будешь, королева моя. А говорят, за грехи расплачиваются смертью; врут. Я получала за то, что зовут грехом, сытое брюхо. Так-то вот. Кое-кто спал на соломе, а я на пуховике.

– Я лежала на пуховике. На Амандином. Я рассказываю ей всякую всячину, а она позволяет мне лежать на своей постели. Вдоволь еды и пуховики – самое главное на свете.

Старуха, шутя, ухватила своими скрюченными пальцами Лилит за кудри и слегка потрепала их.

– Ты взрослеешь, девонька. Сколько же тебе уже?

– Почти четырнадцать.

– Ну, в четырнадцать я уже промышляла. Но тогдашние четырнадцать – не то что нынешние. Тогда все было другим. В четырнадцать я была женщиной, а ты – всего лишь девчушка.

– Кто был твоим первым любовником?

– Коробейник... который ходит со своим добром. Красавец он был, моя маленькая, и путешествовал по деревням, да. Другие платили ему денежки за его товар, но не твоя старая бабушка. Видишь эту шаль? Это от него. Вытерлась, конечно, но все еще греет меня ночами. Мой коробейник все еще греет меня, хоть я и не знаю, где он нынче... но уж точно, что не на этом свете, потому что по его годам он мне в отцы годился, а я уже старуха. По ночам, когда дребезжат окна и падает снег, я кутаюсь в шаль и говорю: «Это та прекрасная старая шаль, которую подарил мне ты, мой коробейник». Я уже и имени его теперь не помню... хотя когда-то оно было для меня светом в окошке. Вот тебе и вся расплата за такой грех.

Лилит пощупала шаль. Когда-то она была потолще, но, как сказала бабка, она все еще защищает ее от сквозняков.

– Больше всего мне хочется знать... что было с мужчиной из дома Леев?

– Я... он был прекрасный человек... много лучше своего сына, который всего-навсего сопливый пуританин, постоянно думающий о загробном мире, вместо того чтобы наслаждаться в этом. Не мне судить, прав он или нет. Что скажет ему Бог, когда он предстанет перед Ним? И что Он скажет мне? Не знаю. Но если бы Он хотел, чтобы мы жили так, как твой хозяин, Он бы не создал Землю такой красивой. Вот что я Ему скажу, когда встречусь с Ним. Ах, скажу я, это как если бы кто-то позвал тебя на праздник... и стол полон яств, а ты от них отворачиваешься, чтобы есть морковку или репу, выдранные тобой из земли. Считаю, что Он бы мог обидеться за то, что они отвергнуты... ведь Он так старался сделать его красивым. Поэтому я Его не страшусь. Считаю, что Он и я лучше поймем друг друга, чем этот лицемерный хозяин поместья Леев, так-то.

– А ты расскажи мне об этом. Что случилось, когда ты туда попала?

– Он был красавец – светлые волосы, а борода скорее рыжая, чем светлая... и большие, лучистые глаза... как у мисс Аманды, только у нее они слишком добрые. Его глаза глядели на мир, будто не боялись ни Бога, ни мужчин и даже ни женщин. Таким вот он был. Я увидела его и поняла, что другого мне не надо... ни тогда, ни после. Он меня тоже углядел; и вскоре я уже спала в пуховой постели.