Обиду эту в ней поддерживала ее старая бабка Лил. Она была необычной, эта старая бабка. Несмотря на преклонный возраст, она сохранила здравый рассудок. В их домишке она главенствовала, хотя и не принесла в него ничего, или казалось, что не принесла; но Лилит догадывалась, что она каким-то образом много дала этому дому. Когда перед Рождеством семья Леев посылала в деревенские хижины корзины с лакомствами, то в домишко Треморни доставлялась самая большая корзина. Мисс Лей посылала всем бедным семьям по одеялу, но семья Треморни получала два одеяла. В теперешние трудные времена семьи Леев и пастора Дейнсборо посылали беднякам еду круглый год; иногда это был кусок солонины или большой кусок пирога, которых хватало на всю семью. Но семье Треморни всегда доставалось от Леев больше, чем другим семьям; и тогда все поглядывали на бабку Лил, которая, бывало, сидела, улыбаясь и кивая головой, как какая-то старая фея, от взмаха волшебной палочки которой и появилась та еда.

Из всех детей в семье бабка Лил больше всего любила Лилит. Лилит, говаривала она, ее точная копия в этом возрасте. Лилит приятно было это слышать, но она знала и то, что будет вести себя разумнее бабки, но что говорить об этом не следует. Она не собиралась прозябать в этом старом домишке, покуривая трубку и вспоминая о былом, пусть даже главенствуя здесь и гордясь своим прошлым.

Бабка могла бесконечно рассказывать о молодости, и Лилит слушала ее с восторгом. Она вспоминала, как мужчины графства формировали отряды против французов, как мать пугала ее чудищем Бони: «Придет Бонн и схватит тебя. Он тебя сразу проглотит». А она не боялась Бони. «Я ни Бога, ни людей не боялась, – говаривала она. – И ты, внученька, будешь такой же, ты точь-в-точь повторишь меня».

Она помнила времена, когда они голодали после введения высоких налогов на соль, из-за чего не могли засаливать рыбу впрок, а вынуждены были закапывать ее, как удобрение. Сама-то она выкручивалась; старуха, бывало, хитровато прищуривала один глаз, рассказывая о прошлом, и Лилит уже знала, что сейчас последует главное, к чему сводились все рассказы бабки Лил, – о ее ловкости, о ее способностях избегать неприятностей, одолевавших менее смекалистых.

– У меня были друзья, моя королевна, – вспоминала она, поглаживая локоны Лилит, так похожие на ее прежние кудри. – Ах, моя кралечка, твоя бабушка была умничка-а-а; и ты такой же будешь, моя Лилит.

Полное имя бабки Лил было Лилит; и она говорила, что сразу же при рождении малышки увидела ее способности и настояла, чтобы девочку назвали ее именем. Мальчишка, близнец Лилит, бабку не интересовал. Лилит была ее девочкой, ее королевной, ее красоткой.

Поэтому Лилит уже с тех пор как себя помнила, знала, что в ней есть что-то такое, чего нет у ее братьев и сестер. Это придавало ей уверенности в себе, придавало смелости. Девочке были все безразличны, кроме нее самой, ее бабки и ее брата-близнеца Уильяма.

– Твой братишка, – говаривала бабка Лил, попыхивая трубкой, так как она всегда была обеспечена табаком – ей дарил его старый контрабандист, бывший, как она утверждала, много лет назад ее любовником, – твой братишка, королевна моя, будет слабаком. Тебе нечего заботиться о таких, как он.

Но Лилит знала об Уильяме кое-что такое, чего не знал никто; и хотя он не был ни таким смекалистым, ни таким ловким, как она, она его любила; и любила его как раз за те качества, которые презирала в нем бабка.

Когда Аманда Лей, подтянутая, аккуратная и красиво одетая, проходила со своей гувернанткой мимо деревенских хижин, бабка Лил, бывало, хохотала, едва не задыхаясь. Потом она свирепела и, указывая на ухоженную маленькую девочку с гувернанткой, говорила:

– И ты должна быть такой, моя королевна. Тебе надо бы идти наряженной и с гувернанткой, как вон та.

Два дня тому назад Лилит услышала, что она будет работать в доме Леев.