В прихожей хлопнули входные двери. Ирена умолкла. В мастерскую вошел Юлек. Он оглядел всех и, заметив, что прервал какой-то разговор, встал в сторонке. Вынул табак и начал скручивать цигарку.

— И что дальше? — спросил Ян.

— Это была ужасная ночь! — продолжала Ирена. — Такая темная… Мы не слишком-то ориентировались в лесу. Сначала еще как-то узнавали окрестность, но потом, когда пришлось свернуть с дороги и идти тропинками, совсем заблудились. Собственно, я тогда только поняла, что мы сбились с пути, когда начало уже светать. Отец едва шел, приходилось то и дело отдыхать. Сердце сильно его беспокоило. Это был уже совсем другой человек. Выглядел он как старый, больной еврей, этакий перепуганный еврейчик, страшившийся смерти. Он ужасно боялся попасть к немцам в руки. Только присядем на минуту, тотчас срывается с места, все ему чудилось, что сторожка где-то тут, поблизости. Я-то уже понимала, что нам не найти ее, но он все еще надеялся.

Когда рассвело, мы вышли на какую-то дорогу. Еще не совсем светло было, стояла мгла… Отец не хотел выходить на дорогу, ну я пошла одна и вижу — движется по направлению к нам большая темная толпа. Представляете, что я там пережила? Я хотела тут же уйти в глубь леса, но отец не мог двигаться. Побледнел ужасно, затрясся весь… Я думала, это конец. Ну, укрылись мы в придорожных кустах, были там у обочины густые кусты, ольшаник, кажется. Легли на землю, отец дышал тяжело и все дрожал, будто холодно ему. Минуты казались часами, пока те люди не приблизились к нам. Я прижалась лицом к земле, роса на траве была, если б дольше так пролежала, заснула бы, наверное, так устала. И вдруг слышу голос отца, измененный до неузнаваемости, дрожащий: «Ирена, это евреи!» Подняла я голову, вижу, толпа совсем уж близко. В самом деле, одни евреи… женщины, старики, дети, беднота еврейская. Потом уж я узнала, что это были евреи из Обарова, те, которых ночью не успели на месте расстрелять. Гнали их на какой-то сборный пункт, где собирали евреев из других городков и деревень, из всех здешних мест. Вы и представить себе не можете, что это было за зрелище, такого вовек не забудешь! Людское стадо, сбитое в кучу, некоторые босиком, с котомками, запыленные все, грязные, с бледными, измученными лицами. У многих лица окровавленные, женщины малых детей на руках несут… Одна девчоночка, маленькая такая, чернявая, худенькая, в розовом ситцевом платьице в горошек, несла двух младенцев, одного на руках, другого на спине…

Сперва я даже не заметила, что их охраняет кто-то. Только потом уж увидела того немца. Он шел сбоку, по траве, наверно, чтоб сапог своих сверкающих не запылить… вид очень невинный, молоденький такой парнишка, лет семнадцати или восемнадцати. Прошел почти рядом со мной, в каких-нибудь двух шагах… я даже слышала, как сапоги его скрипят.

Вдруг чувствую — отец с земли поднимается. Хорошо помню, что хотела в ту минуту крикнуть, остановить его… но нет, что тогда со мною происходило — не расскажешь. Я знала, что должна что-то сделать, не позволить ему уйти, последовать за ним, но ничего не сделала… лежала без движения и только смотрела. Увидела, как отец, согнувшись, сгорбившись, встал на обочине дороги, и тогда несколько человек из тех, что поближе шли, остановились. Я видела их глаза, почти мертвые, глаза слепцов.