— К будущему лету должен уже пойти.

— К будущему лету! — повторила она. — Вроде бы так просто это звучит, так буднично, правда?

— Год.

— Да. Но как подумаешь, что будет через год, словно в кромешный мрак заглядываешь. Ты можешь вообразить себе, что нашему ребенку, как и нам, тоже придется когда-нибудь пережить такое ужасное время?

Ян, положив руки под голову, смотрел вверх, во тьму.

— Наши родители тоже не могли себе этого вообразить.

— Не говори так! — шепнула она с оттенком упрека. — Еще совсем недавно я думала, что мир никогда не изменится. Но теперь уже не могу так думать. Я должна верить, что наш ребенок в другие, лучшие времена будет расти человеком…

Они долго молчали.

— Засыпаешь? — спросила она.

— Нет! — ответил он голосом отнюдь не сонным.

— А там, наверно, все еще горит.

Он сел на кровати.

— Сейчас взгляну!

Он откинул одеяло и, босиком подойдя к окну, поднял светомаскировочную штору.

Зарево было огромное, больше прежнего, его кровавый отблеск освещал всю южную сторону неба.

Ян отворил окно и выглянул наружу. Ночь была холодная. Пахло весной. Очень издалека доносились мерно пульсирующие отголоски выстрелов. И так беспрерывно, всю ночь…

— Слышишь?

— Да! — шепнула она.

Чем дольше он прислушивался, тем более грозной и зловещей казалась сотрясаемая выстрелами пылающая тьма. Внезапно он вздрогнул. Незнакомый, пронзительный звук, какого он никогда в жизни не слышал, вырвался из глубин мрака.

Анна вскочила, встала на колени в постели.

— Что это?

Ян невольно отпрянул от окна.

— Не знаю… Но ведь это невозможно?

— Закрой окно! — попросила Анна. — Такое нельзя слушать.

Не успел он исполнить ее просьбу, как Ирена, видимо пробудившись от первого сна, выбежала из мастерской в коридор.

Ян быстро отворил дверь в прихожую и повернул выключатель. Ирена стояла в дверях ванной, в одной рубашке, вся сжавшись, дрожа, стиснув ладонями уши.

— Ты слышал? — Она взглянула на него безумными глазами. — Что это? Кто так кричит? Ведь не люди же?

III

Назавтра пожар еще усилился. Пока что трудно было определить, кто поджигал дома: немцы или евреи, отступающие от стен в глубь гетто. Только позже стало известно, что немцы.

Одними из первых, а именно в ночь с двадцатого на двадцать первое, заполыхали большие дома на Бонифратерской, те самые, в которых евреи так упорно защищались. От них занялись соседние дома, и, когда Малецкий, как обычно к восьми утра, ехал в свою контору, над гетто уже издалека видны были огромные, достигавшие зенита клубы черного дыма. День был погожий, но ветреный, и ветер, дующий с той стороны, доносил едкий запах гари до самого Жолибожа.

С Бонифратерской сражение перенеслось теперь на Муранов и на Ставки; бои, судя по всему, были ожесточенные: даже в самом конце жолибожского виадука, куда доходили трамваи, все сотрясалось от непрекращавшейся канонады. Одной из повстанческих групп ранним утром удалось как будто выбраться за стены и завязать уличные бои даже у фортов Цитадели. Но сейчас в тех кварталах воцарилось спокойствие. Улочки, выходящие к стенам гетто, патрулировали усиленные наряды солдат.

Между тем раздуваемые ветром пожары обдавали зноем Бонифратерскую. Хотя день стоял солнечный, воздух вокруг сделался серо-голубым, стеклянистым. Люди в этом странном свечении походили на тени. Толпы спешивших из Жолибожа, из Марымонта и Белян молча выходили из трамваев и так же молча, торопливо пересаживались в кузова грузовиков, которые довозили их до центра. Один за другим грузовики отъезжали, громко тарахтя средь тишины.