Сидящий на стуле плюнул в него.

– Я тебе ничего не скажу, – с легким акцентом произнес он по-английски.

– Но ты даже не знаешь, чтó я собираюсь у тебя спросить, – удивился Белнэп. – Я просто хочу предложить тебе сделать выбор, только и всего. Определиться с решением. Неужели это так много?

Пленный охранник сверкнул глазами, но промолчал.

Выдвинув ящик комода из красного дерева, Белнэп достал инструмент, в котором сразу узнал «туркас», орудие, предназначенное для того, чтобы вырывать ногти. Он положил его на большой отделанный кожей поднос на виду у своего пленника. Рядом с «туркасом» Белнэп положил стальные щипцы, тиски для пальцев, с выступами, чтобы сжимать, а затем крушить суставы пальцев рук и ног, и стальной клин, назначение которого заключалось в том, чтобы выдирать ногти со стороны основания, очень медленно. Во времена инквизиции один из самых распространенных методов пытки состоял в том, чтобы как можно медленнее вырывать ногти на руках и ногах.

Продемонстрировав пленнику набор сверкающих инструментов, Белнэп произнес одно-единственное слово:

– Выбирай.

По лбу тунисца медленно заструилась полоска пота.

– Не хочешь? Тогда за тебя выберу я. Думаю, начнем мы с небольшого. – Говоря ласковым, увещевательным тоном, Белнэп снова обвел взглядом полки. – Да, я знаю, с чего именно. Как насчет «груши»? – спросил он, остановив взгляд на гладком яйцеобразном предмете с торчащей с одной стороны длинной рукояткой.

Белнэп помахал инструментом перед лицом пленника. Тот продолжал хранить молчание. «Груша», одно из самых знаменитых средневековых орудий пытки, вставлялось в заднепроходное отверстие или влагалище жертвы. После этого палач начинал вращать за выступающую рукоятку, железная груша раскрывалась, и из маленьких отверстий выходили острые иглы, медленно и болезненно разрывая внутренности жертвы.

– Хочешь кусочек груши? Впрочем, полагаю, эта груша сама не прочь тебя укусить. – Белнэп нажал на рычаг в спинке массивного железного стула, и посредине сиденья раскрылся на петлях небольшой люк. – Как видишь, я не какой-нибудь дилетант, а подхожу к делу основательно. Я не буду жалеть ни времени, ни сил. А когда тебя обнаружат завтра утром…

– Нет! – вскрикнул начальник охраны.

Его мокрое от пота тело начало источать резкий запах страха. Расчет Белнэпа оправдался: его пленника сломил не столько ужас перед кровавой болью, сколько мысль об унизительном позоре, который последует за ней.

– Да ты не волнуйся, – неумолимо продолжал Белнэп. – Никто не услышит твои крики. Самое чудесное в этой комнате то, что ты можешь кричать сколько угодно, надрывая связки. Все равно никто ничего не услышит. И, как я уже сказал, когда тебя обнаружат завтра утром…

– Я скажу тебе все, что ты хочешь! – выпалил тунисец, и его голос дрогнул. – Я скажу тебе все.

– Служанка, – рявкнул Белнэп. – Кто она? Где она сейчас?

Охранник недоуменно заморгал.

– Но она исчезла. Мы решили… мы решили, это ты ее убил.

Белнэп поднял брови.

– Когда она была нанята на работу? Кто она такая?

– Ну, месяцев восемь назад. Ее тщательно проверили, я лично проследил за этим. Восемнадцать лет. Лючия Дзингаретти. Живет вместе с родителями в Трастевере. Старинное семейство. Скромное. Но уважаемое. Очень религиозное.

– Из тех, где с детства учат беспрекословному послушанию, – сказал Белнэп.