Так-то вот, если по правде!
Бросив вымогателю три копейки-чешуйки, Егор прошёлся по рядам. Рыбное изобилие откровенно поражало: каких рыбин тут только не было, всевозможных видов и размеров! Рыба свежая и вяленая, копчёная и солёная — в больших бочках. Один из осетров явно весил больше ста пятидесяти килограммов, гигантский сом был длиной больше трёх метров… И всё это было безумно и непривычно дёшево: за пару-тройку копеек можно было купить приличный по размерам бочонок с солёной воблой или полновесный килограмм (на глазок) свежайшей чёрной икры.
Быстро сделав покупки, Егор подошёл к возку, уверенным барственным жестом подозвал к себе Швельку.
— Чего тебе ещё? — недовольно скривился паренёк, провожая жадным взглядом дородную боярыню в собольем капоре (и это летом!). — Говори быстрее, а то у меня ещё дел невпроворот!
Волкодав солидно гавкнул, словно соглашаясь со своим хозяином.
— Ты уважаешь хлебное вино?
— А кто же его не уважает? Ты знаешь такого человека?
— Тогда давай через следующий первый день недельный встретимся в царском кружале, в том, что на Разгуляе. Посидим, покалякаем с тобой за жизнь нашу скорбную…
— Дело намечается какое? — Глаза Швельки заблестели заинтересованно.
— Может, и дело! Там видно будет…
— Тогда я с собой ещё прихвачу Алёшу Бровкина. Помнишь, вы с ним пирогами тухлыми торговали вместе?
— Помню, прихвати, конечно! — согласно кивнул Егор головой, а про себя подумал: «А Толстой-то свой роман писал — со знанием дела, глубоко копал, видимо…»
Он доставил все покупки в скромный домик Монсов, предварительно подменив флакончик с микстурой от кашля на аналогичный, купленный в другой аптеке, отчитался, отдал сдачу.
— Как пообедаешь, так сразу же иди к Лефортовой дворне! Старик Вьюга уже спрашивал о тебе, — сообщила Анхен, поправляя на своей голове многочисленные бигуди. — Да смотри, не забудь про Петера! Как только, так сразу веди его ко мне. Да и на вино с наливками не налегай, молодой пропойца…
На обед Лукерья предложила постные щи с репой и капустой, совершенно невкусные и несолёные, а вот белый пшеничный хлеб был что надо — мягкий, ароматный, духовитый, с аппетитной коричневой корочкой. Запив всё это пенным забористым квасом, Егор отправился на задний двор — искать Вьюгу.
За сенником проходила самая настоящая репетиция ансамбля русских народных песен и танцев: старик Вьюга являлся художественным руководителем этого самобытного коллектива и главным режиссером — в одном лице.
— Ты, Санюшка, сегодня сам на себя не похож! — недовольно сетовал старик, мотая седой бородой. — Варёный какой-то, прямо. Твой выход — на восьмом коленце, — кивнул головой в сторону ложечников, возглавляемых хмурым Фомой, одно ухо которого было гораздо больше другого. — Восьмого! Считать разучился? И рука… Кто так при поклоне машет рукой? Ты же не дрова рубишь, в конце концов!
— Ну, извини, старинушка! — оправдывался Егор, пальцем показывая на свою щёку, за которой снова находился войлочный катышек. — Зубы с утра ноют, проклятые! Спасу никакого нет…
Через два часа за сенник пожаловал сам Франц Лефорт. Опираясь на массивную трость, послушал некоторое время, достал из кармана камзола часы в круглом позолоченном корпусе, щёлкнул крышкой, замахал рукой:
— Всё, завершайтесь! Через час царь Петер будет здесь! Переодевайтесь, живо, живо! Всем надеть синие порты и лазоревые рубахи. Те, что петушками расшиты… Живо, живо! И никаких лаптей мне! Всем надеть сапоги! Высокие кожаные. В батоги всех, неучи!
Стемнело, в доме зажгли длинные и толстые свечи, на улицах ярко загорелись масляные фонари — под стеклянными колпаками. |