Всё племя насчитывало несколько сотен мужчин, женщин и детей. Моногамная семья, в которой мужчина-охотник обеспечивал пропитание, а женщина-мать хранила огонь очага. Никакого приниженного положения женщины человек не заметил – просто существовало чёткое разделение обязанностей, при котором только и могла выжить эта небольшая кучка людей в сердце леса. А что за чудища могли появиться из-под зелёного полога, человеку довелось увидеть очень скоро.

Человек быстро стал своим – или почти своим – для людей воды и леса. Язык жестов помогал придти к взаимопониманию в тех простых ситуациях, из которых было соткано незатейливое существование племени. С ним делились едой, но он отнюдь не сделался нахлебником. Наоборот, он делал любую работу, которую делали мужчины племени: тянул сети с рыбой, рубил в лесу деревья и таскал их в посёлок, очищал ров от плавучей травы, которую затягивало туда течением. Делал с удовольствием, наслаждаясь силой тела и крепостью мышц. Простодушные обитатели посёлка были по сути своей детьми с открытыми сердцами, и первоначальный ледок настороженности и отчуждения если и не исчез до конца, то уж наверняка пошёл трещинами и подтаял.

…В то утро человек собирался с мужчинами на охоту – впервые. Ещё накануне вождь сумел объяснить ему жестами, что предстоит. Кроме того, в ход пошли рисунки заострённой палкой на сыром песке, и ситуация прояснилась окончательно. Но выйти в лес охотничьему отряду не пришлось.

Над полем, где трудились женщины и молодёжь-подростки, вдруг повис отчаянный звенящий крик. Крик этот мгновенно сорвал всех жителей деревни с мест, заставив бросить всё, чем бы они ни были заняты.

От края леса к деревне со всех ног бежали двое – девушка и парень. Искали ли они в лесу съедобные коренья и целебные травы, или просто хотели уединиться под кронами – в настоящий момент было неважным. А важным было то, что вслед за беглецами, ломая деревья как тростник, вывалилось из чащи отвратительное создание.

Глыбоподобное чешуйчатое тело с шестью толстенными лапами, поросшими густой рыжей шерстью, передвигалось волнообразно. Хребет зверя то вздымался до высоты в почти два человеческих роста, то опускался до самой земли, и тогда казалось, что тварь растеклась по траве. Тяжёлые чёрные когти глубоко вспахивали почву, с корнем вырывая сочные стебли ра-ра (одно из немногих слов-звуков, которые человек запомнил и понимал – так называлось это съедобное растение на языке племени). Длинную гибкую шею венчала уродливая широкоротая голова, пасть щерилась жёлтыми клыками размером в ладонь.

Потревожила ли незадачливая парочка сон чудовища, или эта тварь охотилась днём, в любом случае сейчас она неумолимо двигалась прямо на посёлок, а её размеры внушали серьёзные сомнения в том, что частокол выдержит удар этого громадного тела. Причём двигалось существо достаточно проворно, и то, что оно ещё не поймало беглецов, объяснялось только лишь тем, что внимание чудовища отвлекли крики людей и сам вид деревни с множеством обитателей.

Беглецы почти достигли рва у самых ворот, которые уже медленно закрывались, подтягиваясь на верёвках, когда страшилище очнулось. Оно издало глухой булькающий рык и в несколько перетекающих движений на своих шести лапах настигло несчастных. Девушка у самого края рва зацепилась ногой за сплетение стеблей и упала ничком, жалобно вскрикнув, как пойманный зверёк.

Но её спутник не растерялся. Он схватил подругу в охапку, поднял и с неожиданной силой, рождённой отчаянием и смертельной опасностью, бросил лёгкое тело на семь локтей вперёд через ров, прямо в сужающуюся щель между частоколом и поднимающимся мостом-воротами. Девушка скользнула в проём, по-кошачьи цепляясь за брёвна, и кубарем скатилась по ним внутрь ограды, обдирая локти и коленки.

Ворота запахнулись, а юноша рухнул в ров и скрылся под водой за долю мига до того, как чудовищная лапа впечаталась в землю там, где он только что стоял.