— Большое спасибо, фройляйн, — сказал Черников, старательно улыбаясь. — Вы вернули мне душевный покой…

— О, не преувеличивайте моих скромных заслуг… А можно поинтересоваться, что это у вас за работа такая? Копаетесь в бумагах… Неужели вы — архивариус? Мне казалось, что архивариусы все поголовно пожилые и неинтересные.

— Я историк, фройляйн, — не моргнув глазом, ответил Черников. — Пять месяцев трудился над магистерской диссертацией о больших европейских войнах. Вот, кстати, что вы думаете о последней большой европейской войне?

Судя по личику девушки, ее подобные предметы интересовали мало. Однако она словоохотливо продолжала:

— Я, собственного, ничего такого не думаю, как-то особенно и не интересовалась такими вещами… А впрочем… Мой дедушка служил тогда в кавалерии, видел Наполеона Третьего, когда тот сдавался под Седаном. Конечно же, это славная победа нашего оружия, что тут еще скажешь?

— Да, действительно… — кивнул Черников, хлопнул себя по лбу, словно вспомнив о неотложном деле: — Господи, эта моя вечная рассеянность… Готлиб, профессор уже ждет! Он будет в ярости, если мы снова опоздаем! Тысяча извинений, фройляйн…

Он приподнял шляпу и кинулся прочь из лавочки. Ляхов, разумеется, последовал за ним, раскланявшись с блондинкой, явно огорченной таким поворотом дел.

Оказавшись на улице, Черников лишь чуть-чуть сбавил темп, размашисто шагая в том направлении, откуда они пришли.

— Паша, ты гений, — сказал Ляхов, не сразу подстроившись под его шаг. — Мне что-то и в голову не пришло…

— Вот такие дела, — произнес Черников, глядя вперед и не сбавляя шага. — Число, месяц и год — те же самые. Только никакого Третьего Рейха тут нет. Кайзер Вильгельм все еще на престоле — ну, ничего особо удивительного: он и в правильном времени дожил до Второй мировой… И Первой мировой тут определенно не случилось, для этой красотки последняя большая европейская война — франко-прусская…

— Оно, ты знаешь, и неплохо, — сказал Ляхов. — Ни Первой мировой, ни Третьего Рейха… Лепота…

— Лепота, — сказал Черников глухо. — Вот только я все думаю: а насколько пещера изменилась?

Теперь только Ляхов догадался, о чем речь — и его прошиб холодный пот, он прибавил шагу, так что чуточку опережал товарища, мысленно повторяя про себя: нет, только бы не пещера, только бы не пещера…

…В городке, где их видели люди, они еще сдерживались, не бежали — но, оказавшись за мостиком, без посторонних свидетелей, не сговариваясь, припустили во весь опор, то и дело опережая друг друга, тяжело дыша, отдуваясь. Тропинка поднималась в гору, но они напрягали все силы, мчались взапуски, шумно выдыхая, оскальзываясь порой. Оба давно потеряли шляпы, а трость Ляхов давно отбросил, чтобы не мешала. Рассуждая разумно, не было никакой необходимость бежать сломя голову — если с пещерой что-то изменилось и «карета» пропала, ничего уже не исправишь, хоть ты припусти быстрее любого чемпиона. Однако они ничего не могли с собой поделать, рассуждать разумно были не в состоянии.

Скальный отрог выглядел вроде бы в точности тем же самым. Свернув с тропинки, они кинулись по дикому лесу, шумно проламываясь сквозь кустарник, словно заправские дикие кабаны, пачкая лица смолой и паутиной, петляя по небольшим ущельям, перепрыгивая рытвины, забираясь все дальше в совершеннейшую глушь, вдали от исхоженных туристами тропок, привычных экскурсионных маршрутов, не перекинувшись ни единым словечком.