– Шизада! – с готовностью откликнулись посетители-патриоты, заколотив кружками, бокалами, стаканами и столовыми приборами. – Шизада, да, да, да!..

Профессор Хлюмпель приехал на Набережную Достоинства за рулём ярко-жёлтого микроавтобуса. Это был десятиместный аппарат с округло-выпуклыми формами, будто его надули изнутри. На крыше имелись мегафон и разноцветная мигалка, а через весь борт шла ярко-красная надпись «Общество истинных историков».

Оптимизма в профессоре не убавилось ни на грамм. Он всё так же жизнерадостно и счастливо улыбался, как ни в чём не бывало.

– Как-то неудобно в Кубле получилась, – произнёс он, распахивая перед нами дверцу фургона. – К сожалению, наши избранники больше движимы рефлексами, чем разумом. В этом их сила, но и определённая слабость. Этот фиолетовый дурак, сказав фас, безошибочно сработал на их рефлексах. Они и кинулись на вас. А зачем, спрашивается? К чему позориться? Не знаю.

Мы расположились в фургоне, и профессор тронул его с места, резко набирая скорость.

– Что-то эти ордынцы на вас ополчились. Всё-таки они грубые скоты, честно говоря. Но не берите в голову. Все эти страсти низменного мира не должны нас волновать. Мы люди мысли. Мы люди идеи! Так что вперёд! Постигать извивы общественного бытия!

Он ещё сильнее надавил на газ, пролетев на запретный синий свет светофора.

– Вы очень не вовремя покинули заседание, – продолжил профессор. – Там как раз разгорелась просто судьбоносная дискуссия о физических константах.

Я уже был наслышан, что на заседаниях парламента ничтоже сумнящеся меняют законы экономики и природы. Но поверить в это не мог. Однако профессор развеял мои сомнения:

– Скорость света противоречит теории собирания протошизианами солнц в Млечный Путь. Значит, константа должна быть пересмотрена законодательно. Кроме того, признание её константой является нарушением свободы и прав человека на своё виденье мира.

– Как можно законодательно изменить физические константы и законы, почтенный учёный муж? – возмутился Абдулкарим, никак не могущий поверить, что Исторические факты и законы природы утверждают голосованием в Парламенте.

– Главный закон – воля народа, – сказал, как отрезал, Хлюмпель. – А константы? Ну что константы. Сегодня одни. Завтра другие… Кстати, а как ваша диагностика?

– Какая?

– Диагностика нашего социума, которой вы тут занимаетесь. Сильно продвинулись?

– Кто вам сказал, что мы занимаемся диагностикой? – осведомился я холодно.

– Да никто. Это же очевидно. Есть болезнь. Нужна диагностика. Не так?

– Вы, один из адептов господствующей здесь идеологии, считаете, что на Шизаде свирепствует социальная болезнь? – с подвохом полюбопытствовал я.

– Ещё какая! – с гордостью за отечество отозвался профессор.

Вёл машину он рассеянно, и вообще вопрос был – кто кого ведёт. Взгляд блуждал где-то вдали. Если он и знал когда-то правила движения, то или давно их забыл, или не принимал за что-то серьёзное. Поворачивал, где хотел, сдавал задом, ехал в лоб машинам по улицам с односторонним движением. Самое удивительное, что его не пытался остановить ни один дорожный полицейский, а встречные машины боязливо прижимались к обочине. От нашего фургона все шарахались как от чумного. Видимо, надпись на борту вызывала если не трепет и уважение, то ужас – это точно.

Хлюмпель затормозил на эстакаде, перекрывая целую полосу. За нами начал собираться затор, но профессору было всё равно. Главное, отсюда открывался отличный вид на уже знакомую нам Площадь Героев.