Это был самый первый и самый страшный год Большой войны. Лирианские войска оставляли город. Гусеницы ордынских тяжёлых танков уже перемалывали асфальт и брусчатку старинных улиц. И подходили к Восточному вокзалу, прорываясь через слабое сопротивление защитников.

Тринадцатый батальон врос в эту землю. За его спиной готовился к отбытию последний эшелон с женщинами и детьми из семей лирианских командиров. По высочайшим указаниям Орды об установлении справедливого порядка на освобождённых территориях все они подлежали тотальному уничтожению.

Батальон дрался отчаянно. Так отчаянно, как, наверное, никто на этой земле не дрался. Воины знали, что каждая отвоёванная ими минута – это линий шанс выжить женщинам и детям. Вломили они захватчикам по первое число. Хорошо проредили и ордынские мотопехотные полки, и шизианских карателей. Последнее ныне им и ставилось в вину – мол, боролись, лирианские сволочи, против национально-освободительного движения. Батальон пал в бою почти полностью. Нескольких раненых воинов ордынцы взяли в плен и потом поджаривали живьём на раскалённых чугунных поддонах – были у них такие традиции обращения с пленными. О пощаде из лириан не просил никто.

Тринадцатый батальон стал символом стойкости и верности своему долгу. Это был памятник настоящим защитникам. Всегда, зимой, летом, в дождь или зной, здесь лежали живые цветы – знак вечной благодарности вечным героям.

Новая власть не стала переделывать памятник, переименовывать во исполнение программы трансформации культурного наследия. Его просто решили снести. Очень уж большим укором служил он тем прохвостам, кто сейчас бесновался в стране. Нет, конечно, он не пробуждал в них сомнения в верности своих действий или совесть – такая категория им неведома. Просто он высвечивал их ничтожность. И ничего сделать с этим было нельзя.

Власти боялись памятника. Боялись сносить. Боялись не сносить. И позавчера ночью втихаря подогнали бульдозеры, чтобы быстро сровнять его с асфальтом и поставить всех перед свершившимся фактом. Но там ждали люди. И они отбили первый натиск. И теперь терпеливо ожидали продолжения.

Мы были в самой гуще толпы. Хлюмпель, инструктируя нас, заявил, что только в толпе мы можем достичь уровня информационной насыщенности и серьёзно поднять Рейтинг. Я был с ним в чём-то согласен, однако не ждал от мероприятия никаких чудес. Бывали мы уже на стычках народа и полиции. Всё это известно и видано не раз. Но у профессора было иное мнение.

Кстати сам он куда-то исчез, толкнув нас в этот водоворот. Ничего, найдётся. Он иногда исчезает, но возвращается всегда.

Перед памятником стояла толпа людей. В основном крепкие мужчины, похоже, из рабочих и бывших военных. Пришло немало женщин. Примерно пополам было розовощёких и голубых. Тут не разбирались, кто в каком поколении живёт на Шизаде. Здесь люди просто пришли защищать то, что им дорого. То, чем гордились их отцы и деды, и то, чем гордятся они сами, и чем, как они надеялись, будут гордиться их дети. Все они были полны мрачной решимости.

Поодаль стоял перевёрнутый экскаватор. Трудно представить, как люди смогли голыми руками опрокинуть эту махину, но смогли – факт перед нами.

В отдалении растянулись цепочки полицейских. Нагнали их немало – и подразделения старой полиции, и одетые с иголочки, в ордынской экипировке, с виду совершенно бесполезные свободные полицейские.  Поодаль топтались бугаи из добровольческого полка истинных историков. Утром они первыми двинулись на народ. Первыми и огребли, теперь вид имели непрезентабельный и больше вперёд не стремились. Зачем, когда есть полиция?

Все чего-то ждали.

Подъехал длинный фиолетовый представительский автомобиль ордынской марки «Мурдесез».