Один из наших старших мальчишек, Саня Бабушкин, повел себя умнее всех:

— Эй, народ, идите к нам! Постреляем вместе!

И через четверть часа все уже вели себя, как давние приятели. Провели общий стрелковый турнир. Даже приз нашелся — банка сгущенки, которую потом высосали все вместе (о, где вы были, инспекторы санэпидстанции!), пообедали сваренной на костре «пшенкой-тушенкой», до вечера сидели вместе у костра, делились школьными заботами и пересказывали друг дружке новые фильмы… Пусть не надолго, всего на полдня, но возникло содружество — маленькое общество, в котором относиться друг к другу по-товарищески, с доверием, было гораздо радостнее, чем по привычной схеме: «Ну, чё вы к нам приперлись?» И весомая гирька упала в ребячьем сознании на весы, качнув их в пользу простой истины — той, которую в последствии сформулировал мудрый кот Леопольд («Ребята, давайте жить дружно»).

Нельзя сказать, что возникновение ребячьей команды с такой вот «гуманистической» психологией было однозначно воспринято окружающим миром.

Первой «учуяла опасность» местная шпана. Хватало вокруг подростковых компаний, живущих по законам блатного мира. (Миссионерская деятельность на основе проповедей кота Леопольда в этих сообществах — утопия; даже могучему, многоопытному и мудрому Макаренко случалось порой терпеть в таких делах неудачи). Были стычки, засады, насмешки. Хулиганская братия громила оборудованные нами костровые площадки, привязывалась к нашим ребятам на улицах, устраивала всякие пакости, сваливая потом вину на «Бригантину «Бандерилью» (так стала тогда называться наша группа). Вскоре подключилась местная школа.

Настороженные нервы классных руководительниц и завучей ощутили в ребятах «Бандерильи» что-то не то. Слишком самостоятельными стали полтора десятка Вовок, Санек и Наташ. Ладно бы еще, если бы заступались друг за дружку перед драчливыми одноклассниками, а то ведь требуют справедливости от учителей. (Ну, подумаешь, обозвала завуч тихого безответного Юрика «моргающим идиотом», а физрук на уроке вделал Сережке по шее! «Учителя тоже люди, у них нервы! Сами довели педагога! Что значит „все равно не имеете права обзываться и драться“? Права-то вы знаете, а вот обязанности… Вот подожди, вызову отца!»)

Родители тоже смотрели на «экипаж» по-разному. «Ну и что же, что вам вместе интересно! А школа важнее! Почему на вас Анна Ивановна жалуется?! Как это сама виновата?! Вот наставят тебе двоек за год, пойдешь в самое зачуханное ПТУ!»

И постоянно — то шушуканье вездесущих «бдительных» соседей, то хор «педагогического коллектива» и «местной общественности»:

— А что это у них там за командир? Кто такой, откуда взялся? Мало ли что в газете работает? Знаем мы эти газеты! Надо разобраться, что у него на уме и кто ему разрешил работать с детьми!

А мне никто не разрешал. Они сами пришли ко мне однажды и расходиться не хотели. А у меня не хватало духу их оставить (хотя порой и появлялись такие мысли, человек слаб). Это было бы все равно, что капитан парусника (в данном случае «Бандерильи») однажды удрал с корабля на шлюпке, оставив на произвол судьбы беспомощный, не знающий навигации экипаж. Я не мог сделаться дезертиром. Хотя, конечно, не мог тогда и представить в какойхомут и на сколько лет впрягаюсь…

Впрочем, отвлекся. Сейчас речь не о трудностях, не о «сопротивлениях среды», не о нападках на мою дерзкую, но малоопытную особу, а о попытках осознать сутьсообщества.

Теоретик я тогда был никакой (впрочем и сейчас тоже, только практики прибавилось).