В тот роковой вечер мама прибежала с работы раньше обычного, предпраздничный день. Отец уже сидел за столом, утренний приём больных закончил, и был таков. Хватит лечить убогих. Вон Генка-однокурсник, устроился в платную клинику и как сыр в масле катается – квартиру поменял, машину купил. А его не взяли, квалификация, видишь ли, низкая. Буржуи!

Мама скинула пальто, вытащила из сумки подарок – цветастый платочек на шею, покрутилась перед зеркалом. Лиза залюбовалась. Красотища!

– Где взяла?

– Подарили, – в глазах светилось счастье.

– За что тебе подарили, потаскуха? За какие такие заслуги? – спросил отец с кривой ухмылкой.

– Это же от профсоюза. На праздник, – женщина, предчувствуя беду, отступила назад.

Отец встал, подошёл к жене, сорвал платок и залепил оплеуху.

– Не трогай её! Нельзя, нельзя бить, – не выдержала Лиза.

Мужчина оглянулся. Кто там голос подал? Что за птица?

– Заткнись! А то и тебе достанется.

Платок разорвал в клочья, скрежеща стиснутыми зубами, обрывки бросил в лицо жене и начал размашисто наносить удары. В живот – раз, в ухо – два. Третьего раза не получилось. Нож воткнулся мягко в отцовскую плоть, а Лиза не могла остановиться, ударяла и ударяла.

– Ты что наделала, дрянь! Ты же его убила, – заголосила мать.

– Чудовище с человеческим лицом, а не мужчина. Спасение от унижений тебе не нужно, мама? – не понимала девочка нападки пострадавшей.

– Тебе какое дело? Я всё равно люблю его. А ты – отцеубийца!

В колонии Лиза Чуйкина освоилась быстро. Очаги зла, вкрапления добра, нейтральные зоны, аномалии – всё читалось легко и просто. Только жить было трудно. Мощные сгустки энергии курсировали вокруг неё, а она должна была как-то реагировать. Бабушки Марфы рядом не было, она бы подсказала, что делать. Запуганные девочки, отчаявшиеся девочки, девочки, которые вообще не понимали, что происходит в их жизни. Как всем помочь?

Толстая девочка с белыми щеками таила в себе опасность. Чёрная сажа ещё более толстым, чем у отца, слоем покрывала её сердце. Непробиваемая корка. И жалила она людей как оса – исподтишка и больно. После отсидки в карцере Брынза подкараулила Лизу в туалете. Чёрный шлейф злобы стелился по полу как утренний туман. Кошачьи глаза кудрявой девочки уставились в глаза бесцветные, водянистые. Брынза не выдержала и задрожала. По ногам побежал ручеек страха. Обе посмотрели вниз. По полу растекалась жёлтая лужица.

Лиза не знала, как разобраться со своими делами. Она ведь могла смыть чёрную сажу с отцовского сердца, могла "исцелить" его, а получилось паршиво. Не хватило силы, выдержки и опыта. Погубила души: свою и чужую. Суд людей не имел для неё значения. А судьи кто? Грузная женщина с очками, сползающими на кончик носа, брала взятки и спускала всё в онлайн-казино. Мужчина с залысинами и в костюме, усыпанном снежной перхотью, бросил жену и детей. Нет, их слова и решения – пустой звук для Лизы. Она сама себя осудила. Во время следствия, этапа и в колонии она не переставала винить себя за случившееся. Так нельзя делать. Никогда.

– Как мне исправить ситуацию? Как быть, как быть, как быть, как быть? – сама себе вновь и вновь задавала вопрос Лиза.

– Легко и просто – спасать других, – был ей ответ.

Элеонора

Виталик разговаривал по телефону грубо, с истеричными взвизгами. Он – непризнанный гений, второй Паганини, возможно, даже первый, а она – ничтожество, неспособное рубашку концертную погладить без заломов. Впрочем, что с неё, дуры, взять. Элеонора Грин нажала отбой на телефоне, вытерла слёзы, вышла из кабинета и пошла в вечерний обход.