Если Сизый умрет, светоч внутри меня погаснет, жизнь снова погрузится в спячку.

Я выполню свою программу, и остановлюсь как часы без завода. Как кукла, которой не играют выросшие дети. Как постаревшая мать, брошенная детьми в дом престарелых - жизнь без будущего, без смысла.

Но я должен его убить. А что будет потом - наплевать. Сизый нужен мне для того, чтобы жить. И я уверен - я нужен ему для того же. Пока мы схлестнулись в битве - мы по-настоящему живем. Все остальное - не существенно.

Мой отец говорил - у каждого в жизни должна быть цель.

Вырастить сына, посадить дерево, построить дом, убить Сизого.

Хороший враг стоит десяти друзей. Иногда всех друзей. Иногда всего на свете.

Сизый, я отдам тебе свой ужин. Я тебе все отдам, чтобы ты был сильным, потому что ты должен сопротивляться. Ты должен умереть, но не умирай так быстро. Ты должен драться. Пока жив ты, живу я.

Один или нет, но мой локомотив уже выполз на прямую и сейчас набирал ход.

Рельсы прямые и блестящие. Это хорошо, когда так, когда не надо выбирать свой путь. И я не собирался... и не собираюсь останавливаться.

Некому дернуть стоп-кран.

Сизый не сдох от яду, он умрет от чего-то другого. Это дело времени.

Приближалось первое мая, который теперь называется как-то по-другому, но попрежнему празднуется большой пьянкой, после большого же субботника. Субботник вечен, он всегда бывает в срок. Мы с граблями и лопатами выходим на уборку заводской территории. Скребем-грабим наши желтые обдерганные газоны, выносим мусор. Вот и я грабил в тот день, и Сизый вышел - бледный, скособоченный, но живой ведь! Я отдельно от всех - народ подальше от меня держался. Сизый - в толпе сочувствующих козлов с широкими, блин, улыбками обожания. Участок газона перед ними - порыжевших от всякой дряни, что на него проливали в течение года - метров, наверное, тридцать. Работники идут полосами - как комбайны в поле.

Пашут. Где-то по репродуктору музыка играет - веселая, не марши, как раньше.

На полосе Сизого я подбросил боевой фугас, скупленный в соседней войсковой части за смешные деньги. Счас время свободы, так ведь? Весь в камуфляже, остроносый, совсем не видный в травке-муравке. Мощный. Заряженный.

Помню этот день - тепло, ветерок дует, народ смеется, ну, праздник будет. И Сизый тоже смеется, шараша граблями перед собой, собирается к пьянке присоединиться к вечеру, демократ хренов! Где-то за забором песни орут, ну далеко так, и ор этот на музыку накладывается, да машины ревут на шоссе. Это совсем далеко.

Небо такое синее-синее. Солнце яркое. Все яркое. Праздник. Первое мая для меня день победы.

Сизый прошел свои метры и с маху ударил граблями фугас. И тот хлопнул.

Взорвался от души, на весь свой тротиловый эквивалент. Долбанул на всю округу!

Взвился дым, какие то хлопья земли, камни, все так заорали смешно, и в стороны побежали. А я все стоял, задрав голову, и смотрел, с широкой такой улыбкой, как у солнышка на картинке. Смотрел как разлапистой корявой свечой, черным огарком, крутясь, как ведьма на помеле, уходят в синие небеса обгорелые грабли Сизого.

Его самого сильно контузило, выбило зубы и оторвало средний палец на правой руке, так что фак он с небес теперь всем показывает. Его унесли, и я не думал, что он теперь вообще вернется на завод. Когда его волокли в медпункт, Сизый пытался что-то сказать, но теперь он так заикался, что не смог выдавить ни слова.

Я праздновал победу ровно один день, потому что второго мая того года прощальный подарок товарища начальника цеха настиг меня, как проклятье из могилы. Мой станок, до той поры работающий нормально, вдруг взбрыкнул и плюнул в меня сорвавшейся с креплений острой титановой заготовкой. Помню, она ударила меня и помню, как она звякнула о стену позади. Я не заикался, когда меня несли в медпункт. Я просто кричал.

Но все хорошо. Все хорошо, что хорошо кончается.