Это одиночество в толпе.

В конце десятого класса Моржой полностью завалил годовой экзамен и был с помпой отчислен прочь. Я слышал об этом, но не испытал никаких особенных чувств - странно, оказалось, что я совершенно не ненавижу Моржоя. Мне просто было на него наплевать. К тому времени я почти не видел его. К тому времени я почти никого уже не видел, крайне редко появляясь на уроках. Мой панцирь достиг толщины бетонного дзота и из-за его толстых стен уже никто не мог до меня докричаться.

Вот так закончилась моя десятилетняя школа жизни. К концу обучения я уже полностью утратил известность. В школе меня почти позабыли. Мое выпускное сочинение получило пятерку с плюсом. На фотографии класса меня не было, потому что тот день я прогулял. Учителя тепло со мной попрощались. Я сдал на пять математику и впервые одел костюм с галстуком. Никто из одноклассников не удостоил это и единым словом. На торжественной части вручения аттестатов мне никто не хлопал и я прошагал всю дорогу до потной руки директора в торжественной тишине. На выпускной бал я не пошел - там был и параллельный класс, и те недруги, что еще оставались. Кроме того, я не понимал, что мне делать среди всех этих чужих абсолютно людей.

После окончания торжественной части я, в костюме, с аттестатом, крошечным колокольчиком на груди (о, колокольчик, бесхитростный символ принадлежности к стаду!) вышел из школьных дверей и пошел, не оглядываясь, во взрослую жизнь.

Больше в школу я так никогда и не вернулся. Откровенно говоря, мне было на нее глубоко наплевать. На свете есть вещи, которые вовсе не стоят вашего внимания.

На свете полным-полно таких вещей.

А еще через какое-то время я победил своего врага. Сидел на берегу и смотрел, как его труп плывет мимо меня. Беда в том, что к тому времени я уже не считал его врагом. Это, пожалуй, один единственный минус рассказанного мной метода.

Я уже не помню, зачем меня занесло на улицу возле стройки. Какие то мелкие дела, может быть, я захотел срезать. Стройка была та самая, на которой в золотые школьные годы так любили ошиваться местные хулиганы. Место, которое я не посещал давным-давно.

И вот, вновь стоя здесь, где-то полгода спустя после окончательного и бесповоротного получения среднего образования я вдруг услышал слабый молящий голос, который игривый утренний ветерок донес до меня со стройки. Голос был смутно знаком, и я, сам не зная зачем (очень редкий случай) отправился на зов.

Утренний осенний денек был прекрасен - синее-синее небо, тихо умирающая по канонам японской красоты природа. Желтые листья и бодрящий холодок.

Стройка так и осталась замороженной - унылые бетонные плиты, ребра арматуры на фоне неба. Моржой висел на краю второго этажа, судорожно вцепившись поцарапанной рукой в обгрызенный временем край и моляще смотрел в небеса. Две пустые пивные бутылки и дымящийся бычок отмечали место его последней стоянки. Две параллельные царапины на бетоне и раскиданный в стороны сор давал ясное представление о случившемся. Видимо пивший пиво Моржой пытался облегчиться с высоты второго этажа, но не рассчитал возможностей собственной вестибикулярной системы и, получив легкое vertigo, сверзился вниз. Каким то чудом он успел ухватиться за край плиты и теперь нелепо болтался на высоте десяти метров над грудой битого кирпича и бетонного лома. Когда я подошел, Моржой отвел взгляд от небес и устремил его на меня.

- Эй, слышь! - сипло крикнул он, - помоги, а?!

Я стоял и смотрел на него. Потом произнес:

- Привет, Моржой...

Он пялился бессмысленным непонимающим взором - глаза как стекляшки. Рот раскрылся, оскалился, так что стали видны зубы - желтые и подгнивающие. Секунду спустя Моржой меня узнал:

- Колян! Это ты, Колян, да, ты? Да помоги же! Я навернусь счас... Дай руку, Коль...

- Чмо...

- Что? Что?!

- Ты забыл добавить "чмо", - сказал я и посмотрел ему в глаза.