Неожиданно Катерина, глядя на неё исподлобья, спросила, правда ли, что Чино… подарил ей дом в Парме и хочет, чтобы она уехала? Лучия остановилась, опустила глаза. Она не хотела ни подтверждать, ни опровергать это. Сегодняшняя ночь, эта луна должна бросить на стол кости, жребий её судьбы. Но что бы ни выпало, и она резко выпрямилась, подумав об этом, не Чино решать, что ей делать. Лучия ледяным тоном проронила, что в её спальне валяется какая-то бумага и мешок с монетами. Ей было ещё недосуг прочитать, что там. Старуха проводила её недоуменным, почти испуганным взглядом.

Она не узнала голоса Лучии.

Лучия направилась к себе. Снова опустилась в холодную ванну, желая охладить пылающую голову, умылась, натёрлась благовониями. Если его сиятельство изволил возжелать её — никуда он не денется, у него нет здесь ни жены, ни любовницы — иначе чего он шлялся к ней? И Чечилия сказала, никто и никогда не рожал ему. Он ликовал, сказала Чечилия. Да, она и сама это помнила. У него распрямились плечи, он стал держать выше голову, смеялся. Ей казалось — он любит детей, а выходит, Эммануэле — его подлинно единственный сын…

Но это был её сын. Она родила его.

Лучия снова вышла на балкон, где стояла прошлой ночью. Неужели с часа её глупой молитвы Господу прошло только несколько часов? Ей показалось — миновала вечность. Она забросила руки за голову и подставила лицо и тело белым лунным лучам, застыла. По телу пробежал холодок, и лунные лучи, казалось, усилили её, принесли спокойствие и силу.

Голова теперь была холодна.

Лучия зашла к себе в покои и тут обнаружила в кресле его сиятельство графа Феличиано Чентурионе. На столе горела свеча, он сидел молча, сжав зубы, но всё время нервно двигался. Полдня, с того часа, как он вернулся с охоты, были для него испорчены.

Испорчены наглой кошачьей позой и лучащейся задницей этой девки. Она вышла из ванной, как Афродита из пены Адриатики, розово-белая, сияющая, и одним движением, коим потянулась к перекладине, до сведённых зубов окаменила его плоть. Чентурионе часто замечал в ней эту странность — непонятный запах, исходящий от неё, дыбил его мужскую мощь, он приходил снова и снова, вторгаясь в её лоно и надеясь, что это в последний раз. Беременность странно приблизила его к ней, но и отстранила. Она, точнее, её тело влекло его плоть, но не душу, он скучал с ней и после родов, ликующий в своём отцовстве, был рад избавиться и от телесной зависимости от неё, и от душевной тягости.

И вот — это девка снова возбудила его!

Она располнела и сказочно похорошела с родов, а он и не заметил. Но он отпустил её. И сейчас, напоследок, взять её — в этом было что-то унизительное, но Феличиано уже почти не соображал. Когда жердина стоит, мужчина теряет две трети своего рассудка и треть своей веры. Сейчас Чентурионе хотел Лучию и рассчитывал получить.

— Что это ты, как лунатик, ходишь голой по балконам?

Лучия окинула его злобным взглядом. Его сиятельство снова забыл назвать её по имени. Но нет! Гнев проявлять было неразумно. Это она ещё успеет. Она улыбнулась, подошла к нему вплотную — руку протянуть. Наклонилась к уху и прошипела:

— Осмелюсь напомнить вашему сиятельству, что моё имя — Лучия. — Она видела, что он вцепился в подлокотник, и пальцы его трясутся. — Вы снова забыли, как меня зовут? — Её налитая грудь плавала у графского носа. — Что до вашего вопроса, ваше сиятельство, то напомню вам, что вчера вы изволили освободить меня от всех моих обязанностей и дали мне свободу.