Донна Лоренца поморщилась.

— Дурная история. Я была тогда в замке у Катарины. Анжелина выбежала из своей комнаты во двор, приказала шталмейстеру седлать лошадей и вместе с сокольничим Пьетро Россето отправилась на охоту, при этом Чино… Феличиано стоял на балконе. Все слышали, что он просил её остаться, но виконтесса заявила, что не сядет с ним за стол. Феличиано… я видела, он сильно побледнел и ушёл к себе. Та же, как сумасшедшая, понеслась в Лысый лесок, Россето догнал её, егеря ехали следом. Тут наперерез белой лошади Анжелины вдруг выпорхнул филин, он перепугал Лакомку, та резко остановилась, потом рванулась вперёд. Подпруга у седла лопнула, и Анжелина на всём скаку слетела с лошади. Местность там болотистая, упади она на мочак — ничего бы страшного, но под головой оказался камень — она сломала шею. Шталмейстер говорил, что все сошлось — одно к одному. Он не хотел давать донне Анжелине Лакомку, она пуглива, но та сама потребовала её — цвет лошади подходил к её шубке, седло он тоже приказал отдать Фаллоро для ремонта, — но нет, донна Анжелина считала его удобным и велела взять его. А на мочаке по ранней весне что делать? — у всех гнезда, птица пуганая да нервная… потомство ведь…

— Что стало поводом для ссоры Феличиано и Анжелины?

— Никто не знает. Граф семейные распри на люди никогда не выносит. Что до друзей, — донна Лангирано пожала плечами. — Его друзья — твои друзья, мозгами они не обижены, но разводят руками. Через месяц после смерти виконтессы умер старый граф — остановилось сердце. Меня тогда не было. Говорят, накануне между старым графом и Феличиано был тяжёлый разговор, но о чём? Бог весть. Сейчас он часами сидит на башне, Катарина говорит, тупо глядит на окрестности. Ещё пять лет назад Нинучча-прорицательница наговорила ему всякого вздора — чтобы он остерегался угрозы роду, не снимал меча, толпы избегал и помнил, что пред Богом ходит. Мы с Катариной подумали, что лучше ему не мелькать в городской сутолоке. Да он и сам так думает.

Сын задумчиво кивнул и поднялся.

— Нинучча не шибко-то и ошиблась, в его положении и я предсказал бы ему то же самое. Вызови завтра нашего человека из дома Реканелли к Дженнаро. Мне и так ясно, что он скажет, но вдруг я неправ? А ночью я навещу замок.

Глава 3

Между тем, молодой Паоло Корсини был счастлив оказаться в доме Реканелли — люди они были влиятельные и знатные, к тому же встретили его как равного, а юная Лучия и вовсе была хороша, как весенний цветок. Паоло клятвенно заверил мужчин семейства, что всю дорогу не выпускал ларца из рук, а на вопрос о своём попутчике отозвался неопределённо — явно аристократ, но больно много о себе мнит.

Юная же Лучия, рассмотрев Паоло, настроилась на критический лад — собой-то ничего, да не больно-то красноречив и умён и, сделав этот нелестный для молодого Корсини вывод, хоть и продолжала кокетничать с юношей, утратила к нему всякий интерес.

Ей вдруг стало тоскливо. В последний год в монастыре монахини стали смотреть на неё неодобрительно, да и сама Лучия чувствовала, что с ней происходит что-то странное: она становилась то неуемно весела, то грустила Бог весть почему. Для печали ей не нужна была серьёзная причина — скорее, она склонна была сама придумывать её. Сумерки, лёгкое потрескивание свечей, пение цикады в монастырском саду почему-то рисовали в её воображении тягостные картины, и только любимое ею масло, напоенное ароматом ландышей, подаренное монахиней Джованной, утешало. Стоило вдохнуть его благоухание — и мир расцветал даже в зимнюю стужу весенними красками.

В монастыре рядом с ней жила Чечилия Чентурионе, дочь графа Амброджо. Лучия знала, что их семьи враждуют, дома слышала немало дурного о членах этого рода. Тем удивительней оказалось знакомство с Чечилией — ласковой и совсем не задавакой.