|
Похоронная процессия оказалась такой длинной, что ей не хватило места на кладбищенской площади. Во время отпевания многим пришлось стоять снаружи, на ступенях кладбищенской лестницы и перед входом в церковь. Столько букетов и венков хозяйка в жизни не видала. Перво-наперво она поинтересовалась насчет вдовца, хотелось поглядеть на него теперь, когда всё улеглось, и обменяться парой слов с человеком, у которого она как-никак была когда-то в работницах. «Он стал куда солиднее, чем раньше», — сказала она. Да только вокруг него толпилось столько родных, что ей пришлось отступить. Однако ее пригласили на поминки, которые устроили в трех гостиницах разом: в одной такая прорва народу не поместилась бы. Стол был очень хороший, еще ни на одних поминках она так не едала. Оркестр, как только отыграл у могилы похоронный марш, начал играть музыку побойчее на площади, где «от людей было черным-черно». На кладбище якобы даже все могилы потоптали, всем хотелось пробиться к самой покойнице и поглядеть в яму, но, кроме гробовых досок, никто ничего не увидел. «Кладбище в С. раза в три, по крайней мере, больше, чем в Венге», — сообщила она. Из Венга, ясное дело, тоже многие на похоронах были, в основном «состоятельные». Сперва она стеснялась, так как вместо черной одежды на ней было серое пальто, но потом и думать про это забыла. «На мне одной только не было черного пальто». Когда опустили гроб, стали палить из ракетниц, как всё равно на Новый год. Священник и бургомистр говорили речи, но она не поняла ни слова. Дочки пробились к могиле сквозь публику в черном и затесались в толпу родственников, из-за чего на нее, не успели они выйти с кладбища, бросали злые взгляды. На поминках угощались до пяти утра, пока всё не подчистили и не опорожнили. Но она в одиннадцать уже отправилась домой. «Я тоже была пьяненькая», — сказала она. Живодер довез ее на своих санях. Я и сам слышал, как он выгружал ее из саней и как она пыталась удержать его подле себя, но он ушел. Вчера вечером она еще сходила на станцию за букетиком бумажных цветов, которые бросила на могилу покойницы, когда уже никого не было. Больше всего ее интересовало угощение, поскольку хозяева трактиров в основном готовят по ее рецептам. Тамошний священник плясал и не скупился на нескромные замечания, она даже удивилась, как такое мог допустить священник, «господин духовного звания».
«Люди не могут без палки, — сказал Штраух. — Без дубинки судебного исполнителя». Он посоветовал мне надеть ботинки покрепче, ему видеть больно меня в этой обуви, которую я надеваю изо дня в день, в «этих предметах роскоши». Но более крепких у меня не было. У меня вообще всего две пары обуви: ботинки с высокими голенищами для зимы, которые я ношу здесь, и пара летних туфель, не закрывающих лодыжек и оставленных мною дома. «Здесь всё всегда случается вдруг, без предуведомления, — сказал художник. — Внезапно завернут такие холода, что вот-вот заморозишь лобную пазуху. Здесь всё происходит рывками и толчками». Он имеет в виду не недавний снегопад, а лютый мороз. По каждому предмету, по каждому растению, по всему вокруг он может определить, как назревает мороз. «Стужа неимоверная. Это видно по деревьям, по камням. Это слышится в реве скотины». И однажды замерзнет всё и «всё будет мертво. Весь мир, как он есть. Даже воздух застынет вместе со всеми снежинками». Однажды, много лет назад, он вышел из какой-то гостиницы, это было в Тироле, куда его временами также тянуло — «к чистому небу», как он говорил, — и его палка воткнулась вдруг в замерзшую свинью. Он хотел ее подстегнуть, но палка застряла в ней, как будто свинья состояла из снега. Когда он вытащил палку, мерзлая плоть странно заскрипела, и ему стало дурно. «Стужа пожрет всё, — сказал художник. |
