— Это мне смиреннейше и благодарно нужно внимать вам, о мудрейший из мудрейших, — Реза приготовился было продолжать беседу в том же духе еще минут десять, как вдруг, к его разочарованию, святой старец кивнул и коротко бросил:

— Что ж, к делу! Вы, разумеется, наслышаны об этом Гички. Верить ему нельзя,

— Нельзя?

— Ни в чем! Продажная тварь! Вы и по своим бумагам проверить сможете.

— Но мне особо приятно получить сведения, так сказать, из первых рук…

— Ныне все политики хороши — Аллаха не чтут, одна контрабанда на уме. Вам такое даже слушать в тягость: ведь армия подобным себя не запятнала.

— Продолжайте, прошу вас.

— Из-за границы понавезли всяких дьявольских штуковин. Именно дьявольских! За границей их полно!

Итак, Гички обвинялся в том, что в обход закона заполонил невинный край божий холодильниками, ножными швейными машинами, американскими пластинками на семьдесят восемь оборотов с легкой музыкой, книжками про любовь (с картинками!), воспламенившими сердца местных дев, домашними кондиционерами, кофеварками, костяным фарфором, юбками, немецкими темными очками, концентратом кока-колы, пластмассовыми игрушками, французскими сигаретами, противозачаточными средствами, автомобилями, коврами ручной работы, автоматическими винтовками, духами с греховными ароматами, бюстгальтерами, синтетическими трусиками, полевыми машинами и инструментами, книгами, карандашами с ластиком, бескамерньтми шинами. Таможенник на границе тронулся умом, а заменившая его бесстыжая дочь (за определенную мзду) смотрела на контрабанду сквозь пальцы.

В итоге все названные «дьявольские штучки» беспрепятственно, что называется, средь бела дня попадали на большие магистрали, оттуда — к цыганам, торговавшим даже в столице.

— И армии, — заключил Дауд, перейдя на шепот, — не след ограничиваться усмирением наших диких горцев. Заклинаю вас именем Аллаха!

— Поясните же свою мысль!

— Пожалуйста. Молитва — меч веры. И наоборот, верный меч, обнаженный во имя Аллаха, разве не своеобразная святая молитва?

Глаза у полковника потемнели. Он отвернулся, поглядел в окно— его взгляду предстал огромный безжизненный дом. Лишь в окне на верхнем этаже виднелся мальчик, он разглядывал гостиницу в большой полевой бинокль.

Вот Реза вновь повернулся к святому старцу:

— Значит, виноват Гички?

— У нас в провинции — Гички. Но повсюду такое же творится. Ох, уж эти министры!

— Да, министры, — рассеянно повторил Хайдар.

— Что ж, я свое сказал, оставляю вас и низко кланяюсь. Большая честь познакомиться с вами. Велик Аллах!

— Да пребудем в его власти!

И, памятуя об этой беседе, Реза отправился в грозный край газовых месторождений. А перед его мысленным взором почему-то возникал маленький мальчик с биноклем на верхнем этаже в одиноком доме. Ведь он же чей-то сын. При этой мысли по щеке Хайдара поползла слеза, но ее тут же сдуло ветром.

— Месяца на три уехал, не меньше, — жаловалась Билькис по телефону. — Что делать? Я молода, не могу весь день сиднем сидеть, как буйвол в луже. Слава богу, хоть в кино можно сходить.

И по вечерам, вверив дочку заботам местной няни-айи, Билькис отправлялась в новый кинотеатр, назывался он Менгал-Махал. В маленьком провинциальном городке везде сыщутся любопытные глаза, они и в темноте такое увидят! Впрочем, об этом чуть позже, а пока, как ни крути, а придется рассказать о моей юной несчастной героине.

Реза Хайдар уехал в пустынный край воевать с бесчинствующими дикарями, а через два месяца его единственное дитя — Суфия Зинобия— заболела менингитом и сделалась слабоумной.