— Я с одной старухой местной говорил, — сказал он. — Не русский Петров! Она знает.

— Откуда она знает? — удивленно спросил Добрынин.

— Говорит — добрый очень, часто еду дарит…

— Ну ты, брат, даешь! — возмутился контролер. — Что ж, по-твоему, русский человек — злой?! А ведь сам хотел русским стать!

— Хотел… — урку-емец кивнул. — Но старуха сказала, были здесь раньше русские — ничего не дарили, все забирали… говорили «бурайсы!» и забирали…

Добрынин нахмурился. Стало ему неприятно на душе и в мыслях. Вспомнил, что и он это слово говорил на северном базаре — так его комсомолец Цыбульник научил… Хотя нет уже такого комсомольца на русской земле.

— Ладно, — неопределенно промычал контролер. — Тут я что-то странное нашел. Посмотреть надо. И зашел Добрынин в открытые двери склада. Внутри было темнее, чем снаружи, и понял контролер, что ничего не смогут они разобрать в таких сумерках.

— Вот что, — сказал он. — Возьмем эти шкуры туда, там при свете и поглядишь!

Захватив наново перевязанную кожаным шнурком пачку шкурок, закрыл Добрынин дверь склада, и потопали они по скрипящему старому снегу к главному строению города Бокайгол.

В окнах этого строения горел свет, горел необычайно ярким желтым огнем. И доносилось откуда-то негромкое, но постоянное жужжание.

— Ну как там? — встретил их вопросом радист Петров. Он стоял в передней комнате в странном цветастом халате, доходившем до щиколоток. В доме было тепло, видимо, протопил он недавно обе печки-буржуйки.

— Все в порядке, — ответил ему Добрынин, сбрасывая кожух из-за неожиданной теплоты.

— У нас всегда все в порядке, — улыбнулся Петров. — Чай еще горячий, есть будете?

Добрынин решительно кивнул.

Минут через пять они уже сидели за столом и ужинали. Добрынин с заметным удовольствием размазывал жирное желтое масло по толстому ломтю черного хлеба, присаливал, потом откусывал кусок побольше и запивал сладким чаем. Тут же на столе лежала соленая рыба, незнакомая народному контролеру и отличавшаяся красным цветом мяса. Петров, видимо, уже сытый, ничего не ел, только чай пил. Ваплахов жевал кусок красной рыбы и тоже пил чай, время от времени бросая напряженные взгляды на радиста.

— Теперь можете отдохнуть несколько дней! — говорил, попивая чай, Петров.

— Ночь наступает, а ночи здесь длинные, знаете, наверно. Хотя эта ночь покороче будет… дней семь-восемь…

— А что это жужжит там? — спросил вдруг Добрынин, показывая глазами за стенку дома.

— А-а, динамо-машина! Электричество дает для радиостанции и для света. Да я выключу ее минут через пять. Зачем нам свет ночью?

Допив свой чай, Петров пожелал контролеру и его помощнику спокойной ночи и вышел.

— Ну, ты… посмотри, что тут написано! — Добрынин вскочил из-за стола и, вытащив из-под кровати стопку прямоугольных шкурок с непонятными письменами, протянул ее Ваплахову. Дмитрий развязал шнурок, взял в руки верхнюю «страницу». Рот его приоткрылся, лицо приобрело задумчивое выражение.

— Ну что там? — торопил его Добрынин.

— Очень трудно, — замотал головой урку-емец. — Это по-старинному написано… Надо этот язык вспомнить.

— Ну так вспоминай! — попросил народный контролер, лицо которого в этот момент выражало крайнюю степень нетерпения.