— Джорам! Признав тебя виновным по всем пунктам обвинения, представленным тремя каталистами, как и предписано законами Тимхаллана, я приговариваю тебя к Превращению. На рассвете тебя доставят в Приграничье, где твоя плоть обратится в камень, а душа останется жить внутри тела и раскаиваться в содеянных преступлениях. Ты станешь вечным Дозорным, мертвым и живым одновременно, и до конца времен будешь смотреть за Грань.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ЖИТЬ ЗНАЧИТ ПОВИНОВАТЬСЯ

В закрытую дверь тихо постучали.

— Отец Сарьон? — позвал осторожный голос.

— Пора?

В маленькой часовне окон не было. Яркий утренний свет заливал мир снаружи, но здесь, в чистилище духа, царили холод и темнота.

— Отец Сарьон? — повторил приглушенный голос.

Каталист медленно поднял голову. Остаток ночи он провел, стоя на коленях на каменном полу одной из уединенных часовен Купели, в надежде отыскать успокоение в молитве. Тело одеревенело, колени кровоточили. А ноги давно утратили чувствительность. Ах, если бы только сердце тоже перестало болеть!

Вытянув руку, Сарьон нащупал молитвенный поручень перед собой, подтянулся и попытался встать на ноги. Восстановившееся кровообращение тотчас отозвалось резким покалыванием в теле. С губ каталиста сорвался сдавленный стон. Сарьон попытался сделать хоть шаг, но обнаружил, что ноги не слушаются его. Уткнувшись лбом в ладонь, Сарьон заморгал, чтобы прогнать подступившие слезы.

— Ты, отказавший мне во всем, пошли мне силы двинуться с места, — горячо взмолился каталист. — Пусть я не предам его хотя бы в этой малости. И буду рядом до самого конца.

Ухватившись обеими руками за молитвенный поручень, Сарьон стиснул зубы и попытался шагнуть. Ему пришлось постоять несколько мгновений, тяжело дыша, пока наконец способность ходить не вернулась к нему.

— Отец Сарьон! — снова донесся голос, на сей раз в нем слышалась тревога.

В дверь заскреблись.

— Да, я иду! — огрызнулся каталист. — К чему такая спешка? Не терпится насладиться зрелищем?

Шаркая ботинками по земле, с трудом заставляя мышцы работать, Сарьон проковылял по крохотной комнатке и привалился к двери. Силы оставили каталиста. Дрожащей рукой он смахнул холодный пот со лба и с усилием снял магическую печать, которую наложил на дверь прошлой ночью. Это было слабенькое заклятие. Он сам наложил его, используя жалкий остаток Жизни, который еще теплился в его теле. И он не знал, хватит ли сил снять эти чары. После минутной задержки дверь бесшумно отворилась. На пороге стояла бледная послушница. Глаза у женщины были круглые и испуганные. Увидев пепельное лицо каталиста, она прикусила губу и отвела взгляд.

— Я… я беспокоилась о вас, отец, — промолвила женщина дрожащим голосом. — Вот и все. — Вытерев глаза тонкой рукой, она добавила: — Я не хотела прерывать вас, но... правила...

И умолкла.

— Простите, сестра, — обессилено промолвил Сарьон. — Простите. У меня... была долгая ночь.

— Да, отец, — твердо сказала женщина и безбоязненно посмотрела ему в лицо. — Я понимаю. Я молю Олмина придать мне мужества, чтобы вынести этот суд. Он не покинет меня.

— Рад за вас, — съязвил Сарьон.

Злая насмешка в голосе священника задела послушницу, и женщина наполовину удивленно, наполовину испуганно уставилась на каталиста. Сарьон вздохнул и снова начал просить у нее прощения, а потом оборвал сам себя. Какой прок от ее прощения? Да и от прощения любого человека, кроме одного-единственного... Но ему, Сарьону, этого никогда не дождаться, как бы сильно ни хотелось.

— Это... это тот самый меч?

Испуганные глаза послушницы, яркие и пустые — похожие, по мнению Сарьона, на глаза кролика, — смотрели на непонятную штуку, которая лежала на палисандровом алтаре.