— Мюриэл, садись сюда.

С неожиданной любезностью Джексон предложил ей большое кресло за своим столом. Мебель в кабинете была прямоугольной, функциональной. Датский модерн из магазина уцененной конторской мебели. Сам Эйрз сел в кресло у внешнего угла рядом со своим клиентом. Жена Коллинза, Ларри и Мольто расселись позади них, словно хор. Верный себе Джексон достал свой маленький магнитофон и положил на стол рядом с тем, который уже приготовила Мюриэл.

Когда оба магнитофона опробовали, Коллинз взглянул на Эйрза и спросил:

— Теперь можно говорить?

— Не спеши, пусть эта леди задаст тебе вопрос, — сказал Джексон. — Тут не занятия по актерскому мастерству. Ты не выступаешь с монологом.

— Сказать имеет смысл только одно, — ответил Коллинз.

— Что же? — спросила Мюриэл.

— Тех людей убил мой дядя Эрно, и Гэндолф тут ни при чем.

Она спросила, откуда Коллинзу это известно. Коллинз взглянул на Эйрза, тот развел руками.

— Ну, раз уж начал, останавливаться уже нельзя.

Коллинз на секунду закрыл свои янтарные глаза, потом сказал:

— Потому что, да простит меня Иисус, я был там и все видел.

Кресло Джексона для Мюриэл было слишком высоким. Туфли свисали с ее ступней, и ей пришлось дважды топнуть ногами о ковер, чтобы повернуться и получше разглядеть Коллинза. Волосы его немного поредели, он располнел, но оставался красавцем. Лицо его было застывшим, словно он пытался выказать мужество перед лицом правды.

— Я хочу больше никогда не повторять этой истории, — сказал Коллинз. — И потому пусть Анна-Мария выслушает ее сейчас, чтобы все было ясно. Мой Господь и Спаситель знает, что я рожден в грехе, но горько думать, каким я был без Него.

Мюриэл взглянула на Ларри, развалившегося в кресле возле отдушины кондиционера. Из-за жары он снял спортивную куртку, аккуратно сложил ее на колене и не сводил глаз с ноги, которой постукивал по ковру. Хотя они только начали, ей было ясно, что Ларри уже наслушался об Иисусе. От типов, которые вырезали знаки шайки на животе жертвы, а потом за полминуты до вынесения приговора приходили к Богу. Мюриэл никогда это не трогало. Пусть с этим разбирается Бог. И потому она была Богом. Делом Мюриэл было призывать к ответу здесь, на земле.

Мюриэл перемотала пленку назад, назвала дату и время, характер процессуального действия и попросила всех присутствующих произнести несколько слов, чтобы на пленке были образцы каждого голоса.

— Давайте начнем с вашего имени, — сказала Мюриэл Коллинзу. Когда он назвал его, спросила, сколько вымышленных имен у него было после исполнения совершеннолетия? Коллинз тут же назвал по меньшей мере с полдюжины.

— А Фаро Коул? Этим именем вы назывались?

— Да.

— Для сокрытия настоящего?

— Скорее для новой жизни, — ответил он и улыбнулся с явной досадой. — В этом я не одинок. Пытался обрести новую жизнь, пока наконец не обрел. — И взглянул на своего адвоката. — Можно рассказывать все, как мне хочется?

Джексон указал на Мюриэл.

— У меня в голове это сложилось определенным образом, — сказал ей Коллинз. — Все вы можете спрашивать что угодно, но сперва я хочу рассказать эту историю по-своему.

В любом случае он рассказал бы ее так. Мюриэл это понимала. Коллинз мог представлять себя, кем захочет, — кающимся грешником, пасынком судьбы. Потом она втиснет услышанное в жесткие, узкие рамки закона. И сказала, что возражений у нее нет.

Коллинз пригладил пиджак. Он был в белой рубашке и щегольском галстуке.