Пока там, на планете, только Отто Шрамм и Гюнтер Соколов знали, что происходит вверху, над их головами, да местные иверы и ивероподобные вдруг ощутили жуткий дискомфорт, хуже, чем от лишения их подпитки хануки. Их врачи и личные медики всполошились, поскольку те целыми толпами выстраивались в клиники и больницы, а машины скорой помощи сутками напролёт не выходили из рейсов. Самое странное, что реально помочь медики не могли ничем, разве только накачать пациента наркотиками до потери сознания…

…Летнее кафе на оживлённой улочке Тель-Авива было полно посетителей. Галдели дети, взрослые, оживлённо жестикулируя, вел степенные беседы. Единственное, что отличало это кафе от любых других, так то, что его посетителями были в основном выходцы из Европы. Тем не менее, бдительная фигура полицейского, торчащая на углу, внимательно следила за тем, чтобы ни один араб, могущий оказаться смертником террористом, не приблизился к большому скоплению людей. Внезапно из-за дома медленно вышла игура в чёрном. Палестинец? Нет. Слава Яхве — это рабби Самуил. Известный в квартале учитель. Как и положено — чёрный длинный лапсердак, шляпа с круглыми полями, роскошные рыжие пейсы. Он медленно приближался к веселящимся людям, опираясь на свою знаменитую палку, которой воспитывал излишне раскованных на его взгляд молодых людей… Рабби подходил всё ближе и ближе, народ потихоньку затихал, поскольку нравом Самуил отличался крутым, а тот, не обращая ни на кого внимания шествовал прямо к кафе.

— Веселитесь, аккумы?! Вы, выдающие себя за истинных людей, нарушившие высший постулат веры, что только Машиах может вернуть иудеям Эрец Исраель, как вы смеете топтать священную землю?! Смерть вам!

И с этими словами рабби выдернул из-за пояса стальной тросик, приводящий в действие детонатор пятнадцати килограмм пластита, обмотанного вокруг тела…

…- Господин Ротшильд! Не делайте этого! Умоляю вас! Вы же самый богатый человек на земле! Почему?!

Один из тайных властителей планеты досадливо поморщился — ему до смерти надоел этот визгливый ублюдок, личный психотерапевт. Как он не может понять, мерзкий гой, что у него самая страшная болезнь, какую только может подхватить НАСТОЯЩИЙ человек — СОВЕСТЬ! И она то никакими словами и лекарствами не лечиться… Когда он проснулся сегодня утром в уютной спальне особняка, внезапно ему стало холодно. Нет, в доме было тепло. Батареи дышали теплом, разгоняя мерзкую парижскую зиму… Замёрз он от другого. Неожиданно роскошную комнату наполнили мертвецы. Они рвались внутрь, заполняя помещение, давились в очереди, отталкивали друг друга, чтобы подойти и плюнуть ему в лицо. Десятки, сотни, тысячи, миллионы тех, кто был убит на полях сражений, умер от голода, был торжественно или тайно казнён для того, чтобы в его подвалах стало больше золота, чтобы на счетах его банков прибавился лишний нолик… И они шли и шли. Бесконечной чередой. Барон уже устал стирать их невидимую слюну, он задыхался. И никто, никто в особняке не видел этих мертвецов… Только что умерших, и почти сгнивших. Целых, и состоящих из множества расчленённых частей… Они шли и плевали, шли, и плевали, плевали, плевали… С трудом он оделся и выбежал на улицу.