В кабинете Берлаха ожидал Чанц, поднявшийся при его появлении. Он старался казаться спокойным, но комиссар видел, что полицейский нервничает.

– Поедем к Гастману, – сказал Чанц, – время не терпит.

– К писателю, – ответил старик и надел пальто.

– Обходные пути, все это обходные пути, – негодовал Чанц, спускаясь следом за Берлахом по лестнице.

Комиссар остановился у выхода:

– Это же синий «мерседес» Шмида. Чанц ответил, что купил его в рассрочку, кому‑то машина ведь должна принадлежать, – и отворил дверцу.

Берлах уселся рядом с ним, и Чанц поехал через вокзальную площадь в сторону Вефлеема. Берлах проворчал:

– Ты снова едешь через Инс.

– Я люблю эту дорогу.

Берлах смотрел на чисто умытые поля. Все кругом было залито ровным спокойным светом. Теплое, нежное солнце висело в небе, уже склоняясь к вечеру. Оба молчали.

И только раз, между Керцерсом и Мюнчемиром, Чанц спросил:

– Фрау Шенлер сказала мне, что вы взяли из комнаты Шмида папку.

– Ничего служебного, Чанц, чисто личные бумаги.

Чанц ничего не ответил, ни о чем не спросил больше; Берлах постучал по спидометру, показывающему сто двадцать пять километров.

– Не так быстро, Чанц, не так быстро. Дело не в том, что я боюсь, но мой желудок не в порядке. Я старый человек.

* * *

Писатель принял их в своем кабинете. Это было старое низкое помещение, при входе в которое им пришлось нагнуться, как под ярмом. Снаружи вслед им продолжала лаять маленькая белая собачонка с черной мордой, где‑то в доме плакал ребенок. Писатель сидел у готического окна, одетый в комбинезон и коричневую кожаную куртку. Он повернулся на стуле к входившим, не вставая из‑за письменного стола, заваленного бумагами. Он не приподнялся, еле кивнул и лишь осведомился, что– полиции угодно от него. Он невежлив, подумал Берлах, он не любит полицейских; писатели никогда не любили полицейских. Старик решил быть начеку, Чанц тоже был не в восторге от такого приема. Ни в коем случае не дать ему возможности наблюдать за нами, иначе мы попадем еще в книгу, – вот примерно о чем подумали оба. Но когда они по знаку писателя уселись в мягкие кресла, они с изумлением заметили, что сидят в свете небольшого окна, в то время как лицо писателя с трудом можно было различить в этой низкой зеленой комнате, среди массы книг‑так коварно слепил их свет.

– Мы пришли по делу Шмида, – начал старик, – которого убили на дороге в Тванн.

– Знаю. По делу доктора Прантля, который шпионил за Гастманом, – ответила темная масса, сидящая между окном и ими. – Гастман рассказывал мне об этом.

– На мгновение лицо его осветилось‑он закурил сигарету. Они успели еще заметить, как лицо его искривилось в ухмылке: – Вам нужно мое алиби?

– Нет, – сказал Берлах.

– Вы не допускаете мысли, что я могу совершить убийство? – спросил писатель явно разочарованно.

– Нет, – ответил Берлах сухо, – вы не можете.

– Опять все то же, писателей в Швейцарии явно недооценивают.

Старик засмеялся:

– Если вам так хочется знать, то у нас уже есть, разумеется, ваше алиби. В ночь убийства, в половине первого, вас видел лесной обходчик между Ламлингеном и Шернельцем, и вы вместе пошли домой. У вас была одна дорога.

Лесной обходчик еще сказал, что вы были в веселом настроении.

– Знаю. Полицейский в Тванне уже дважды выспрашивал обходчика обо мне. Да и всех жителей здесь. Даже мою тещу. Значит, вы все же подозревали меня в убийстве, – с гордостью констатировал писатель.