Сажусь, жду. Время от времени смотрю на часы. Сердце бьется гораздо быстрее, чем сменяются секунды на электронном циферблате.

Без четырех минут девять входит женщина в темных очках с зеркальными стеклами. Кивает, садится. Не рядом. Ей удобно меня разглядывать, глаз-то не видно. Но смотрит она на меня или нет, непонятно. Слишком неподвижно она сидит.

Молчим.

Женщина не молодая и не старая. Одета дорого, но небрежно. Губы не подкрашены, ногти без лака и, кажется, даже без маникюра. Стянутые в узел волосы и большие очки делают ее похожей на стрекозу.

Не то чтоб мне было интересно, кто она и что с ней. Просто в пустой комнате смотреть больше не на что.

Снова шаги. Мужчина. Лет пятидесяти. Ввалившиеся глаза. Шея с огромным кадыком торчит из слишком широкого ворота. Но рубашка безукоризненно бела, галстук аккуратно повязан, коричневый твидовый пиджак застегнут на все пуговицы. «Черепах», думаю я.

Тоже молча кивает. У них тут не принято разговаривать?

Сразу же появляются еще двое. Они пришли вместе, что уже странно. Он и она. В коридоре они о чем-то вполголоса переговаривались,  но в гостиную вошли молча. Он наклонил голову, она нет. Сели рядышком.

Оба молодые. Лет тридцать или около. Она, в отличие от Стрекозы, следит за собой. Брюнетка, очень сильно подведенные глаза. Цвет лица жуткий. Желтый, будто прогорклое масло. Никаким тоном не замаскируешь. Спутник у нее румяный, кудрявый. Такой губастенький бейби-фейс в гоповатой кожаной куртке. Он-то зачем здесь, этот здоровячок?

Что-то меня нынче тянет на  зоологические сравнения. «Гюрза» и «Баранчик» — так я называю непонятную пару. Интересно, какую зверушку напоминаю этим людям я?

— Энимал плэнет, — говорю я вслух. И смеюсь.

На меня смотрят с испугом. Черепах (он сидит ближе всех) чуть отодвигается вместе со стулом.

Мне делается еще смешнее. Это нервное, я знаю. Ассистент сказал «остальные четверо». Значит, все в сборе?

— Звери на арене. Где дрессировщик? — говорю я.

Никто кроме меня не смеется. Даже не улыбается.

Нет, сзади кто-то тихо рассмеялся.

Оборачиваюсь.

Коротко стриженый человек в черном спортивном костюме, плотно обтягивающем поджарую фигуру, стоит и смотрит на меня. Лет ему, наверное, столько же, сколько мне. Плюс-минус. Совершенно застывшее, холодное, словно вырезанное изо льда лицо. Непонятно, как это можно смеяться, не раздвигая губ. «Хе-хе-хе», одним горлом. А глаза, наоборот, подвижные, живые, горячие. Так и шарят по мне.

Ну уж это точно Громов.

— Правда, похоже. — Говорит Громов почти без артикуляции. Но голос звучный, красивый. Такой хочется слушать. — Когда я был пионером, ходил в зоологический кружок. Он тоже был в подвале. Назывался «Живой уголок».

 Если он был пионером, значит, старше. Мне тридцать четыре, и в моей