На мои уговоры первая леди никак не реагировала, но и рукоприкладством не занималась, и я принял это за добрый знак. Она очень злилась на мужа, потому что чувствовала себя обманутой его решением. Я же говорил ей, что, если заглянуть в историю, то многие великие лидеры не считали себя вправе говорить о государственных делах со своими женами. Это не производило на нее впечатления. Когда же я сказал ей, что у Томаса Такера есть шанс стать великим президентом, но только если он получит еще четыре года, ее реакция была откровенно враждебной.

Честно говоря, я понимал ее. С другой стороны, ее намерение сняться в фильме, да еще во время предвыборной кампании, было совершенно недопустимым. Мы здорово поспорили, и я попросил ее вернуться в Вашингтон.

Но, думаю, если бы не случилось того, что случилось девятого января, она бы не вернулась в Белый дом.

Бэмфорд Ллеланд пишет в мемуарах:

«Время, когда Хэмчак Хартунян совершил нападение на президента, было как будто специально выбрано, чтобы укрепить семейные отношения первой пары Америки. Герб Вадлоу, который, помимо роли носильщика и дегустатора, играл еще в Белом доме роль примирителя, упрашивавшего миссис Такер вернуться в Вашингтон, был просто счастлив, ибо январский инцидент решил все его проблемы. Ну, а мы устроили что-то вроде праздника, стали шумно поздравлять его с отлично проведенной операцией. Как всегда, бедняга Герб, начисто лишенный чувства юмора, не нашел ничего смешного в нашей шутке».

Я не собираюсь комментировать этот грязный, лживый, клеветнический пассаж, разве что к моим недостаткам можно причислить и то, что я не нашел ничего смешного в попытке члена группы «Армянский геноцид» убить президента Соединенных Штатов Америки. В Гарварде, наверное, подобные инциденты рассматриваются как «удачная операция».

Когда произошло покушение, я как раз возвращался обычным гражданским рейсом из Нью-Йорка, не сумев выполнить тайную миссию. Вылетели мы в шесть часов тридцать минут утра. (В моем самолете случилась какая-то поломка в Нью-Йорке, поэтому обратно я летел обычным рейсом.) В семь часов две минуты послышался спокойный, чересчур спокойный и оттого сразу вызвавший у меня тревогу, голос пилота, сообщавшего, что в президента только что стреляли. Мне бы хотелось написать, что пассажиры отреагировали на это сообщение хоть каким-то проявлением горя, растерянности, но, увы, я помню лишь, как сосед спросил, не знаю ли я хороший отель в Вашингтоне.

Я прошел в переднюю часть самолета, представился стюардессе и сказал, что, поскольку занимаю пост управляющего делами президента, мне необходимо немедленно связаться с Белым домом. Она недоверчиво посмотрела на меня и попросила удостоверение личности.

Так как охрана Белого дома знала меня в лицо, то я отвык носить с собой документы. Выразив удивление по поводу того, что она не узнает меня, я показал водительские права.

Она заглянула в них, потом посмотрела на меня, потом опять на фотографию, и тут я вспомнил о бороде.

В глазах стюардессы появился страх, и тогда я попросил немедленно вызвать пилота, но она лишь велела мне вернуться на место. Тут я разозлился – что понятно, и потребовал вызвать командира.

Правда, что именно в этот момент, как потом писали газеты, я сдернул с лица бороду. Но неправда, хотя об этом писали те же газеты, что я впал в истерику. Естественно, я применил силу, но на моем месте так поступил бы каждый.