Кое-как умывшись, я отправилась на кухню, но, попутно бросив взгляд на часы, подскочила на месте как ошпаренная.

Опять опаздываю! А ведь господин Митто грозился уволить, если еще раз позволю себе задержаться даже на несколько минут!

Повторять участь родителя, оставшись без работы, мне абсолютно не улыбалось, поэтому, наспех накинув меховой плащ и до носа обмотавшись любимым красным шарфом, я выскочила на улицу.

Темноту раннего утра разбавляли лишь редкие фонари и робкий свет лун, едва пробивающийся из-за хмурых туч. Я миновала наросшие друг на друга накренившиеся домишки, стоявшие вперемежку с почерневшими хибарами, из длинных труб которых вылетал сизой дымок. Идя по узкой, петляющей между ними дороге, то и дело поскальзывалась на гладкой ледяной корке. Казалось, я двигалась по ровному зеркалу, стыдливо прикрывшемуся редкими крупинками снега. Щеки щипал холодный ветер, он же пробирался под одежду и бросал горсти снега за шиворот, вынуждая плотнее затягивать шарф.

Слезные трущобы недаром считались самым бедным и неблагоприятным районом всего Сумеречья. Сюда не захаживали не то что аристократы, но и средний класс, справедливо полагая, что такие места лучше обходить стороной. Добропорядочным горожанам нечего делать в низах — там, где тебя могут обидеть, обокрасть или вообще убить. Надо отметить, слухи не очень-то и преувеличивали.

— Фри-и-ида, — неожиданно раздался поблизости басовитый голос, заставивший на миг остановиться. — Куда спешишь, Фри-и-ида?

В одном из проходов между домами в полумраке вырисовалась грузная фигура Тимарда — ярчайшего примера тех личностей, каких приличные жители Сумеречья боялись встретить в этих местах. Высокий, широкоплечий, отрастивший знатное брюхо тролль отличался вспыльчивым нравом и обладал интеллектом меньшим, чем мой будильник.

Серая громадина стояла, сложив руки на груди и поблескивая кольцеобразной серьгой, продетой в левое ухо, размерами сильно превосходящее правое. Идущий от тролля запах мешался со смрадом расположившейся поблизости помойки, что отнюдь не порождало во мне желания с ним любезничать.

— На работу, — коротко ответила я, в то время как Тимард преградил мне дорогу. — Дай пройти, опаздываю!

Тролль осклабился, обнажив ряд неровных пожелтевших зубов, и сделал шаг мне навстречу. Подумав о том, что по милости этого верзилы в самом деле опоздаю и потеряю место, я разозлилась.

— Пройти, говорю, дай! — повысив голос, уперла руки в бока. — Еще пара секунд, и о синеводке можешь не мечтать!

Услышав о любимой рыбе, коей я по доброте душевной иногда угощала соседей, тролль смешался и тут же отступил назад.

— Фридочка, может, тебя проводить, а? А то пристанет кто-нибудь по дороге! — донеслось мне в спину, когда я уже спускалась вниз по утопающей в снегу тропке.

Ответом ему был завывающий ветер и нестройный хор уличных кошек, побирающихся на помойке.

Вообще-то в глубине души Тимард — парень, как ни странно, добрый. Но какой уважающий себя тролль признается, что любит вышивать крестиком и питает слабость к мелкой живности? Слабость не в смысле гастрономических пристрастий, а самую настоящую любовь и сострадание. Он и сегодня поднялся в такую рань, чтобы покормить месячных котят, прозябающих в им же принесенной картонной коробке. Собратья узнают — засмеют, вот Тимард и старается всячески поддерживать репутацию жестокого и кровожадного разбойника.

Про вышивание я узнала случайно, когда зашла к нему домой, чтобы отдать причитающуюся синеводку. Хотя, говоря по правде, не целую рыбину, а обрезки — голову, хвост и внутренности. Филе каждодневно выставлялось на продажу в торговой точке господина Митто, к которой с утра до позднего вечера тянулась длиннющая очередь. Цены мой наниматель ставил адекватные, самые низкие на всем западном рынке, а постоянным покупателям делал еще и ощутимые скидки.