– Поздно Бога вспоминать, да и незачем. Просто скажи, где склад? – спокойно произнес человек, приближая фонарь к лицу… вернее, к тому, что осталось от лица привязанного.

– Не знаю где… не знаю… подонок!.. нет его… сказки это все… детей за что, урод?.. Детей отпусти!

– Какой ты упертый мужик, Васильев. Я вот тоже хотел бы отпустить твоих детей, но ты же не даешь мне такой возможности. Ты сам их не жалеешь. Ну посуди сам, чего запираться? Тебе зачем теперь эти патроны? Отдай по-хорошему. Отпущу детей. Обещаю. Что скажешь?

В ответ он услышал смех, больше похожий на лай.

– Понимаю тебя. Ага-ага, верить моим обещаниям трудно. И все же… Подумай. Я вернусь через пару часов. Покушать надо, водички попить, да и свежим воздухом подышать не мешает, вонь-то здесь какая… Ну, что? Не хочешь говорить? Ясно. Идем, Панкрат.

Первое звено

Тишину туннеля нарушили звуки, и они, без сомнения, приближались. Вот уже и пляшущий в такт шагам свет не давал усомниться: шли люди, которые на удивление легко миновали пару растяжек.

– Уж не сами ли, други, вы их и поставили? Та-ак, давай-ка схоронимся получше! – пробормотал себе под нос мужчина, ловко перехватывая автомат левой рукой, кисть которой торчала под таким немыслимо странным углом, что производила впечатление вывихнутой или даже сломанной.

Человек этот был известен в Метро под прозвищем Степан-Клешня, и как ветеран труда, инвалид, а к тому же владелец значка «Заслуженный железнодорожник» (который он вообще-то снял с мертвеца, обнаруженного в одной из вылазок), получал удвоенный паек на Красной ветке. Но руководство Кропоткинской уважало его совсем по другой причине: Степан досконально изучил проходы, отходящие от основных туннелей, и временами делился своими знаниями с начальством.

Кроме того, в узких кругах, за умение открыть любую дверь, его звали Степка-Золотая-Ручка, хотя свои таланты медвежатника Степан Ильич отнюдь не афишировал. И уж совсем единицы знали, что, обладая фотографической памятью, этот человек навсегда запоминал все, когда-либо попадавшееся ему на глаза.

За ним укрепилась слава одиночки и молчуна. Да и о чем было разговаривать с существами, ползающими по туннелям, словно насекомые, без цели и смысла? Впрочем, муравьи или пчелы организовали бы разумную форму сотрудничества, а люди напоминали тараканов: каждый тащил под себя, в лучшем случае, делясь со своей самкой.

Кому он мог рассказать о своей стойкой неприязни к героическим сталкерам, которые у всех вызывали восхищение и желание подражать, у него же ассоциировались с навозными жуками, что рылись в трупе погибшей цивилизации. Про себя он брезгливо называл их не иначе, как парасхитами, словно древнеегипетских могильщиков из Города Мертвых, чьей обязанностью было извлечение внутренностей и высасывание мозга, при подготовке трупа к мумификации.

Может быть, всему виной была его короткая любовь к Любе? Она стала женой командира отряда сталкеров, и, встречая счастливую пару, Степан переживал мучительные приступы бешеной ревности, но ни за что не хотел уходить со станции. Низ живота завязывался узлом, он задыхался, будто обварившись кипятком, и разбивал в кровь кулаки, колотя гранитный пол… Однако, меньше чем через год, сталкер не вернулся из очередного рейда, а женщина вместе с палаткой и снаряжением перешла «по наследству» к следующему, кто возглавил отряд. И теперь, видя Любу возле гермы в группке встречающих, Степан едва узнавал в существе с потухшими глазами девушку, что лишала его сна. Красота юности вспыхнула яркой искрой, чуть разгорелась и потухла.

Вскоре мужчина отыскал пустой закуток в туннеле за трехсотым метром, подальше от людей, и оборудовал холостяцкую нору, не в силах наблюдать за угасанием любимой когда-то женщины.