Вслед за этим из-за двери послышался чудовищный свист флейт, целого десятка флейт, напоминающих недоброй памяти муштру императора Павла, а из всех щелей старой двери повалили клубы разноцветного дыма, обрекшего нас на чихание.

Я был возмущен самым решительным образом.

— Однако каков этот Кукушкин!

— Как вы сказали, Василий Павлович? — вскричал вдруг Гена, и круглые от возмущения его глаза стали на миг квадратными от изумления. — Вы назвали его Ку-куш-киным?

— Конечно, — ответил я. — Как же иначе? На мой взгляд, фамилия Кукк-Ушкин почти ничем не отличается от фамилии Кукушкин.

— Эврика! — Г.Э. Стратофонтов запрыгал с непосредственностью первоклассника. — Кукушкин! Фогель! Фогель-Кукушкин! Это он! Это несомненно, конечно, безусловно, непременно, это он!

ГЛАВА II,

в которой Гена рассказывает о начале всей истории и через которую наискосок пробегает ирландский сеттер Флайинг Ноуз

— Знаете, В. П., с тем эмпирейским делом мне очень повезло, я уложился в летние каникулы. Боюсь, что сейчас у меня будет больше сложностей со школьной программой. Так мне подсказывает интуиция, а я склонен ей верить, хотя и презираю подсказки. А ведь началось все так просто, так традиционно, почти как у Жюля Верна. Собственно говоря, так и началось — с бутылки. Вначале, В.П., появилась бутылка с размытой запиской, как в моей ясельной книге «Дети капитана Гранта». Только это была радиобутылка…

И далее Гена рассказал мне завязку нашего нового огромного приключения, завязку тайны, могучей, как баобаб, уходящей своими корнями в историю и географию нашей планеты.

Еще из предыдущей повести мы знаем, что с ранних, чуть ли не ясельных лет, Генаша был заядлым радиолюбителем-коротковолновиком. Страсть к путешествиям по эфиру сохранилась и у тринадцатилетнего мальчика. В кругу его корреспондентов были: научный сотрудник из заповедника в Танзании, монгольский овцевод, скрипач из Эдинбурга, гавайский педагог, мальчик-почтальон с Фолклендских островов, метеоролог с Памира, боксер из Буэнос-Айреса и многие другие.

В тот вечер в квартире Стратофонтовых на улице Рубинштейна все было как обычно. Тикали часы, полыхал эстрадой телевизор, тлел камин, пощелкивало паровое отопление, жужжали полотер, пылесос, кофемолка, плотоядно урчала стиральная машина, но… но дух приключений уже бродил шалой волной по квартире, и все это чувствовали и волновались. Папа Эдуард, не отдавая себе отчета, точил ледоруб и смазывал трикони, мама Элла, не отдавая себе отчета, проверяла кислородную маску для высотных затяжных прыжков, бабушка Мария Спиридоновна, не отдавая себе отчета, месила тяжелыми руками творожную массу и глухо напевала: «На земле не успеешь жениться, а на небе жены не найдешь…»

Один лишь Гена, отдавая себе полный отчет в происходящем, строго сидел у приемника с наушниками на ушах и рукой на ключе. Он чувствовал, он почти точно знал, что сегодня что-то произойдет, ибо интуиция никогда или почти никогда не обманывала тренированного пионера.

И впрямь… Близко к полуночи из бесконечных эфирных струй выплыл странный-престранный сигнал, адресованный вроде бы ему, Геннадию Стратофонтову, но похожий в то же время на размытую морем записку. Но самое главное — там был сигнал SOS!

В полночь собрались все под медной лампой. Завернул на огонек и друг дома, капитан дальнего плавания Николай Рикошетников. Последние несколько месяцев капитан провел на суше, работая над кандидатской диссертацией «Некоторые особенности кораблевождения в условиях длительных научно-исследовательских экспедиций на судах типа „Алеша Попович“». Работа шла споро, и диссертация, как уверяли знатоки, получалась блестящая, но в свободное время капитан не находил себе места.