Чтобы не перегревать воображение Джейн и старенький двигатель «ягуара», я решил ехать не по Autoroute du Soleil, а по шоссе «эр-эн-семь». Мы миновали Париж по Peripherique и первый наш вечер провели в видавшей виды лесной гостиничке неподалеку от Фонтенбло, рассказывая друг другу о прелестях «Эдем-Олимпии» и стараясь не замечать старинного охотничьего ружья, висевшего над камином в столовой.

На следующий день, проехав долгие мили, наполненные пением цикад, мы углубились в край оливковых рощ; я уже бывал здесь, когда мальчишкой родители впервые возили меня на Средиземноморье. Удивительно, но многие прежние ориентиры остались на своих местах — семейные ресторанчики, книжные лавки и маленькие аэродромы с беспорядочно стоящими самолетами — именно при виде их я когда-то впервые задумал стать летчиком.

Пытаясь отвлечь Джейн, я рта не закрывал. За недолгие месяцы нашего брака я почти ничего не рассказывал моей эскулапше-жене о себе, а потому эта поездка стала автобиографией на колесах — километры пыли, насекомых и солнца наматывались на спидометр, а вместе с ними раскручивалась моя предыдущая жизнь. Моих родителей не было на свете уже двадцать лет, но я хотел, чтобы Джейн познакомилась с ними — запойным бабником-папашей, барристером с провинциальной клиентурой, и страдающей от одиночества фантазершей-матушкой, постоянно выпутывающейся из очередного безнадежного романа.

В гостинице в Отериве, к югу от Лиона, мы с Джейн сидели в буфете с высокими сводами, за тридцать пять лет ничуть не изменившемся, где кабаньи головы глазели со стен — над полками, уставленными бутылками с самым дрянным алкоголем, какой мне доводилось видеть. Мои родители после обычного сварливого завтрака, состоящего из круассанов и кофе пополам с коньячком, потащили меня во дворец мечты «Facteur Cheval», сказочное творение из камушков, которые старый почтальон привозил из своих разъездов. Работая без устали в течение тридцати лет, он соорудил внушительных размеров кукольный дом, отражавший его простое, но вполне достойное представление о рае на земле. Моя мать, неуверенно ступая после коньяка, поднималась и спускалась по миниатюрным лестницам, слушая, как мой отец зычным баритоном декламирует наивные стишки почтальона. А у меня — обычный для десятилетнего мальчишки интерес к сексуальной жизни родителей! — в голове мысли только о том, что же происходило между ними ночью. И теперь, обнимая Джейн на дорожке у дворца мечты, я понял, что так никогда об этом и не узнаю.

«Конек» вполне мог бы и выжить, но на смену Франции шестидесятых с ее ленчами в придорожных кафе, фантомасовскими «ситроенами» и лозунгами против «Се-эр-эс» пришла новая Франция с ее высокоскоростными монорельсовыми дорогами, «Макдональдсами» и роскошными авиашоу, куда мы с моим двоюродным братом Чарльзом, организовав издательство, специализирующееся на авиационной тематике, наведывались на арендованной «цессне». А новее всего в новой Франции была «Эдем-Олимпия». Эта зона в десяти милях к северо-востоку от Канн на лесистых холмах между Валбонном и морем представляла собой новейший застроечный комплекс, который начался с «Софии-Антиполиса» и скоро превратит Прованс в Силиконовую долину Европы.

Привлеченные налоговыми льготами и климатом, так похожим на северокалифорнийский, десятки межнациональных компаний переехали в бизнес-парк, где теперь работало десять с лишним тысяч человек. Высшее его руководство было наиболее высокооплачиваемой профессиональной кастой в Европе, новой элитой администраторов, банкиров и научных предпринимателей.