– Существует частная коллекция, – ответил Алек. – Я поговорю с владельцем и попрошу для вас разрешения взглянуть на нее. А как насчет того, чтобы написать о наших усилиях в «Береговой газете»?

– Без проблем, – сказал Пол и с облегчением вздохнул, когда внимание собравшихся переключилось с него на Алека, который начал обсуждать организацию аукциона.

Она по-прежнему рассказывала о маяке любому, кто хотел ее выслушать. Снова и снова повторяла Мэри истории о штормах, кораблекрушениях, океане. Она понимала, что похожа на других старух, мыслями оставшихся в прошлом и говоривших только о нем, но ее это не волновало. Она сознательно позволяла себе болтать, что на ум придет, считая это привилегией, которая дается с возрастом.

Врач, осматривавший ее накануне, восхищался ее острым зрением, отличным слухом и ее силой, несмотря на сломанное бедро. С ним Мэри Пур говорила о политике, желая показать свою осведомленность. «Вы умнее меня, миссис Пур», – сказал доктор, и Мэри не сомневалась в том, что он говорит искренне.

«Если я в такой хорошей форме, то почему мне нельзя курить?» – спросила его Мэри, но он только рассмеялся и спрятал стетоскоп в чемоданчик.

Мэри редко показывала окружающим, насколько она еще ловкая и сильная. Ей хотелось насладиться преимуществами старости, хотелось, чтобы о ней заботились, чтобы вокруг нее суетились и хлопотали. Она даже позволила Сэнди, одной из девушек, работавших в доме престарелых, обрезать свои белоснежные длинные волосы, хотя сама вполне могла и расчесать их, и собрать в пучок.

Она старалась не отставать от жизни. Мэри регулярно смотрела новости, телевизор по-прежнему оставался для нее диковинкой. У нее был телевизор в доме смотрителя, но там на экране не было ничего, кроме полос. Она обязательно просматривала газеты. И вот теперь у нее на коленях лежала «Береговая газета», и когда лодки в гавани приобрели свой обычный цвет и рассветный спектакль закончился, Мэри развернула газету и начала читать. Больше всего она любила кроссворды, но их оставляла напоследок. Она сначала прочитывала все статьи и только потом принималась отгадывать кроссворды, дожидаясь, пока Труди или Джейн не выйдут на веранду.

Мэри прочитала первую страницу, перевернула ее. И увидела фотографию: белоснежный маяк на фоне черного неба. У нее защемило в груди, но тут же отпустило. В углу снимка она видела угол дома смотрителя, того самого, в котором столько лет жила семья Кейлеба, ее мужа. Теперь дом принадлежал Службе заповедников. Мэри прочитала заголовок: «Киссриверскому маяку угрожает гибель». Статью написал Пол Маселли. Мэри нахмурилась. Пол Маселли? Теперь они позволяют любому писать о маяке. Она прочитала статью до конца. Организован комитет по спасению маяка. Председателем его стал Алек О’Нил. Мэри одобрительно кивнула, когда прочитала об этом. Удачный выбор.

Она опустила газету на колени и стала думать об Алеке О’Ниле. Мэри слишком поздно узнала о смерти Анни, поэтому не попала на похороны. Она оплакивала ее, так и не сумев вспомнить, когда в последний раз плакала, потеряв кого-то. Но Анни… Добрейшая душа. Почти как дочь для Мэри, хотя ее собственная дочь Элизабет никогда не слушала рассказы матери с таким вниманием. Мэри могла говорить с Анни обо всем, и та от нее ничего не скрывала. «Мэри, – сказала Анни однажды ночью, когда дрова в камине уже прогорели и они пили бренди и кофе, – ты знаешь меня лучше всех».

Мэри любила Анни, была готова отдать за нее жизнь. Она думала об этом после смерти молодой женщины. Почему вместо нее смерть не забрала Мэри? Она уже достаточно пожила, а у Анни все еще только начиналось. Мэри любила Анни той слепой любовью, которая позволяла ей делать для Анни все, что угодно, заставляла превыше всего ставить счастье Анни и не задумываться о последствиях.