Затем мама говорит:

— Хотя скорее всего... мы не знаем, что было у Ника на уме... и почему он поступил так.

— Верно. Верно, — подхватывает отец. — Но вот что я пытаюсь сказать... я думаю, мы с твоей матерью...

— Наделали кучу ошибок, — перебивает она, а отец кивает.

Я чувствую приступ ностальгии, вспоминая, как создавался наш обычай застольных бесед, как постоянно эти двое перебивали друг друга: чаще, когда ладили и были счастливы, чем в моменты, когда их отношения показывали «бурю», сопровождаемую тупиками молчания и неразрешимыми ситуациями.

— Я была подавлена, разочарована, со мной было трудно жить. А он, — почти с улыбкой указывает на отца мама, — оказался сукиным сыном, изменником.

Отец поднимает брови.

— Ну и ну. Спасибо, Барб.

— А что, ты был таким, — с резким нервным смешком говорит мама.

— Знаю. И очень сожалею.

— Вовремя сказано, — замечает мама, никогда еще так близко не подходившая к тому, чтобы его простить.

Я поочередно смотрю на родителей, не понимая, лучше или хуже чувствую себя, но основательно ошеломленная их предельно ясной подсказкой. Не намекают ли они, что я каким-то образом виновата в этой неприятности? Что Ник закрутил роман, так как несчастлив? Что в браке важнее умение справиться с катастрофой, а не выполнение обязательств и доверие? Или они просто-напросто оказались под влиянием странного минутного самодовольства?

Отец, видимо, чувствуя мое смущение, говорит:

— Послушай, Тесс. Мы с твоей матерью пытаемся передать тебе часть мудрости, которую приобрели нелегким путем. Мы просто пытаемся сказать тебе, что иногда дело не в романе...

— Но ты женился на Диане, — говорю я, избегая встречаться взглядом с матерью.

Отец отмахивается, словно нынешняя его жене совершенно к делу не относится.

— Только потому, что твоя мать меня бросила...

Явно довольная его версией их истории, мама улыбается — теплой, настоящей улыбкой, позволяя ему продолжать.

— Милая, вот что мы хотим сказать: брак — это занятное, сложное, таинственное дело... и он цикличен. Подъемы и спады, как во всем другом... И его никак нельзя охарактеризовать одним поступком, даже и ужасным.

— Неоднократными поступками — возможно, — дополняет мама, не в силах удержаться от мягкого укола. — Но не одной-единственной ошибкой.

Отец выставляет перед собой ладони, как бы сдаваясь, а потом возвращается к ходу своей мысли.

— То есть ты не обязана радоваться его проступку. Ты не обязана прощать Ника. Или доверять ему.

— Это не одно и то же, — не соглашается мама. — Прощение и доверие.

Ее намек ясен: должно быть, в первый раз она моего отца простила, но никогда больше ему не доверяла, ни на секунду. Отсюда выслеживание и страшное, но предсказуемое открытие существования Дианы.

— Знаю, Барби, — кивает отец. — Я только хочу сказать, что Тесс нужно принять решение. И это ее решение. Не решение Ника... или ее брата, мое или твое.

— Согласна, — говорит мама.

— Но в любом случае мы на твоей стороне, — добавляет отец. — Как это было всегда.

— Да. Безусловно. На сто процентов, — подтверждает мама.

— Спасибо, — отвечаю я, осознавая, что вот это, может, и ранит меня больше всего: я всегда воспринимала Ника как человека, который, несмотря ни на что, безусловно, на сто процентов будет на моей стороне. И я безусловно, на сто процентов ошибалась.

Вот таким образом мой гнев рассеивается, снова вытесненный глубокой, мрачной печалью.

Очень скоро мы втроем возвращаемся после ленча домой и стоим вместе на подъездной дорожке, продолжительно прощаясь перед отъездом отца в аэропорт.