Выравнивая подушки по линиям трех взаимно перпендикулярных плоскостей, Лиза замечает на одной из них длинные волоски. Конечно, Катюшины. Они впутались в вышитый лепесток и почти незаметны, но теперь Лиза о них знает, а значит, придется извлекать. Латекс перчаток цепляется за волоски и противно скрипит, так что Лиза вздыхает и стаскивает перчатку. Она прикасается к подушке сморщенными кончиками пальцев, вглядывается в рисунок – и начинается разговор.

О том, что Лиза разговаривает с вещами, знает только Митя. Хотя это больше похоже на кино, чем на беседу, но чтобы объяснить все бабушке, пришлось бы, наверное, начать с комиксов. Когда комиксы только появились, бабушка скупала их пачками и изучала вместе с маленькой Лизой, подробно объясняя каждую позу и фразу, тренируя Лизу понимать, как выглядят люди, когда скучают, обижаются, хвастаются или сердятся. Лиза так до конца и не научилась распознавать чужие эмоции, зато обзавелась обширной библиотекой образов и сравнений, которая здорово помогает, когда совсем ничего не понимаешь, а объясниться нужно.

С вещами таких сложностей у Лизы не случается. Если задержать на чем нибудь взгляд – на чем угодно, будь то старенькая кукла или обшарпанный пластиковый брелок, – вещь тут же начинает сыпать неясными образами. Чаще всего бессвязные обрывки, конечно. Но иногда, редко, если как следует сосредоточиться и прикоснуться рукой, чтобы заякориться попрочней, вещь рассказывает историю.

В детстве Лиза представляла, что она супергероиня, наделенная необыкновенным даром. Став старше, она перестала считать себя необычной. Кто то зачитывается толстыми романами, а Лиза предпочитает вчитываться в вещи, ничего особенного. Бабушка утверждает, что таких, как Лиза, полным полно. Они не понимают шуток, не любят чужого общества и прикосновений, редко заводят семью, зато – наверное, в качестве небольшой компенсации – безупречно рисуют города по памяти, или сочиняют музыку, или знают много языков. Лизе, к примеру, достались числа. А еще разговоры с вещами, раз уж с людьми не слишком то получается, добавляет Лиза про себя. В остальном то бабушка знает ее вдоль и поперек, и Лизе становится щекотно, когда она думает об этой своей недомолвке.

Иногда Лиза представляет свой мозг отдельным существом, подселившимся в ее пустую голову, – засел в черепной коробке, умный и важный, и быстробыстро, с математической точностью просчитывает все варианты событий, а потом демонстрирует ей результат. Вполне возможно, что мозг при этом чувствует “гордость” – как кот, притащивший мышь в подарок хозяйке, – но Лиза не знает наверняка.

Лиза много экспериментировала и усвоила: чтобы увидеть кино, надо просто обратить на какую то вещь внимание. Наверное, думает она, читать вещи мог бы каждый, если только сумел бы по настоящему их увидеть. Это как у некоторых с книгами, думает она. Буквы в слова складывают многие, даже Лиза умеет. Но перенестись в книгу и увидеть картинки – о таком она только слышала, у нее самой никогда не получалось. Слова шалят, разбегаются по строчкам, не хотят складываться в картинку, даже врут иногда. Иное дело – вещи.

Лиза берет в руки подушку и замирает: она видит Ясю с иголкой и пяльцами в руках. Яся укололась. Крохотная капелька крови медленно падает на неоконченный лепесток пиона. Яся вздыхает, откладывает вышивку и выходит из комнаты. И тут же к пяльцам подбегает Катюша. Она очень торопится: ей тоже хочется попробовать. Мама недавно купила ей собственный набор для вышивания, но там ужасно глупый рисунок – мишка и воздушные шарики, всего то четыре цвета, как для малышни. А Катюше ужасно хочется огромный сложный пион, который составлен, кажется, из тысячи оттенков.

Девочка хватает пяльцы и торопливо делает пару стежков – то то папа удивится и обрадуется, когда она расскажет ему, что помогала вышивать! – но слышит мамины шаги, пытается отбросить пяльцы и обнаруживает, что второпях захватила стежком несколько волосков, будто пришила себя к пиону.