В личных письмах и записках — резкий разрыв между невозможностью «ползать» и жаждой продвижения, которое одно лишь могло дать поле деятельности гиганту военного искусства: «Дайте волю быстроте разлива моего духа, благомудро исправьте шлюз… Истинно не могу утолить пожара в душе моей»! Но: «Я ползать не могу, вались хоть Вавилон». Императору из ссылки: «Повергая себя к освященнейшим стопам». Тогда же другу: «Я тот же, дух не потерял. Обманет меня всякий в своем интересе, надобна кому моя последняя рубашка, ему ее отдам, останусь нагой. Чрез то еще не мал».

Сердечная благодарность Господу за победы и правительству за награды — и «Miscelania моя», заметки для себя: «Без денег, без мызы и саду, без экипажа и ливреи, без банкета… без друзей и без гласа — никому не равен, желать ли мне быть равным? Какая новая суета — мне неведома! Без имения я получил имя свое. Судите — никому не равен». Ирония, игра смыслами? Да. Но и спокойная мудрость военачальника, не потерпевшего ни одного поражения благодаря чистой совести, острому уму и полководческому дару, мастера, уверенного в своем искусстве.

Искусстве — и человечности, той добродетели, без которой, как был уверен Суворов, «нет ни славы, ни чести». «Ваша кисть изобразит черты лица моего — они видны; но внутреннее человечество мое скрыто, — говорил полководец художнику, писавшему его портрет. — Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей».

Как же так? — Спросят читатели, наслышанные о свирепых казнях и расправах, которые великий полководец якобы устраивал и внутри страны, при подавлении восстания Пугачева, и вовне ее, во время польских восстаний. Прочитав эту книгу, вы увидите, что слово Суворова — правда, а то, что написали о нем не столь совестливые историки — ложь. Ни один человек не был убит по его приказу, ни один не погиб от его действий иначе, чем в бою, ни один не был чрезмерно жестоко наказан Александром Васильевичем за всю его долгую и бурную жизнь.

Понимаю, в это сложно поверить, имея даже приблизительное представление о нравах XVIII века. Мало кто в те жестокие времена мог возвыситься до подлинно христианской добродетели. Для этого требовалась незамутненная вера и великая сила духа, как, например, у святого адмирала Федора Ушакова. Но ведь история Руси знает таких подвижников и в более грозные времена: вспомним хотя бы святого князя Александра Невского, любившего и прощавшего самых страшных врагов…. Следует учесть и то, что о нравах Века Просвещения мы знаем в основном по нравам Запада, где Британия разбогатела на продаже рабов, Франция прославилась гильотиной, а в Швейцарии до конца столетия сжигали ведьм. Между тем, не подписав ни одного смертного приговора, Суворов не только говорил правду: он не отличался от других генералов Российской империи, в которой с его детства и до кончины смертная казнь была исключена как уголовное наказание.

Мы с вами много раз убедимся, насколько слово Суворова точно и емко выражает величие его дел и его личности. Через все его подвиги — до конца. На могиле Александра Васильевича в Александро-Невской лавре написаны по его воле три слова: «Здесь лежит Суворов». Лучше о нем не скажешь!

Взглядом на мир моего искренне любимого героя можно было бы ограничиться. Но… Фигура Суворова в общественном сознании — это целый клубок домыслов и легенд, которые предстоит развеять, чтобы добродетельный человек, великий полководец и одухотворенный искренней верой государственный деятель предстал перед читателем в своем истинном облике.