На вокзале царила предутренняя суета. Уборщики, носильщики, рабочие в спецодежде бродили по безлюдному зданию. Пассажиров было мало, изредка появлялся какой-нибудь сонный и помятый человек, будто возникал из воздуха, ошарашенно озирался по сторонам и вновь скрывался за стеклянной дверью ночного кафе. Галина подошла к расписанию. Первый поезд идет в Питер. Нынче все умные люди из Северной Пальмиры в Москву торопятся. А у глупых барышень все наперекосяк: они ранним утром из столицы в Питер спешат, убегая от воспоминаний.

– Мне билет до Петербурга, – сказала Галина в окошечко.

– Боковое место, плацкарта, – рявкнул мегафон над ухом.

Галина вздрогнула. Совсем нервы расшалились. Внешние звуки были бессильны, они не заглушали слова, грохочущие внутри. Оставайся свободной женщиной. Оставайся свободной женщиной. Окружающий мир исчез, пав в неравной схватке с индивидуальностью. А внутренний мир неотвратимо распадался на стеклянные кусочки. Галина положила деньги на пластмассовое блюдечко. И они тут же превратились в розовый клочок бумаги. Билет до Питера. «Что я там забыла?» – подумала Галина, взяла билет и поднялась на второй этаж. В зале ожидания стоял тяжелый запах чего-то несвежего, острого, едкого. Люди дремали, спали или делали вид, что спят и дремлют, скорчившись на лавках в неудобной позе, кто-то ел экстремальную шаурму, кто-то шелестел газетными страницами. В зале было сумеречно-тоскливо, будто небесные силы сговорились окончательно загнать Галину в болото отчаяния. Ермолина повела носом и почувствовала тошноту. Она выбежала из зала. Вышла на перрон. Безлюдно. Холодно. До поезда еще час. Сырой, промозглый ветер пробрался вовнутрь и наполнил тело зябким сумраком. «Холод мне вместо завтрака», – усмехнулась Ермолина. Она достала сигареты, закурила. Алексей запрещал курить. Ради него Галина избавилась от вредной привычки. И вот сломалась, не выдержала, вновь закурила. Будто бы назло. Но нет, вовсе не назло. Надо же чем-то занять руки и голову, хоть на мгновение притушить душераздирающую музыку, гремящую внутри. На перроне появились первые пассажиры. Галина принялась вглядываться в лица незнакомых людей, но лиц не было, сплошь и рядом подпрыгивали какие-то смазанные пятна, серые, смутные, как предрассветные сумерки. Сигарета дотлела до фильтра и обожгла пальцы. Галина огляделась, морщась от боли, продолжая терпеть обжигающую боль, отыскала взглядом урну и медленно пошла с окурком в руках. Будто поднималась на Голгофу. На костер. Выбросила окурок, понюхала пальцы, подула на них. Придется расстаться с вредной привычкой. Отвратительный запах, неприятный, болотный какой-то. Подошел состав. Утомленные ночной жизнью пассажиры бросились занимать места. Галина тенью проскользнула в вагон, не раздеваясь, прямо в куртке и ботинках улеглась на боковую полку и отвернулась к стене, чтобы никого не видеть. Она не слышала никаких голосов, посторонние звуки не тревожили слух, ничто внешнее не беспокоило Галину. Но едва поезд тронулся, внутренняя музыка загремела с удвоенной силой. Ермолина прижала ладони к ушам, больно притиснула пальцы. Бесполезно, жестокая пытка разыгрывалась в ускоренном варианте, так звучит старая пластинка на разбитом патефоне.