Юрий Мамлеев. Свадьба
Семен Петрович, сорокалетний толстоватенький мужчина, уже два года страдающий раком полового члена, решил жениться. Предложил он свою руку женщине лет на десять моложе его, к тому же очень любившей уют. Он ничего не скрыл от невесты, упирал только на то, что-де еще долго-долго проживет. Свадьбу договорились справлять лихо, но как-то по-серьезному. Всяких там докторов или шарлатанов отказались взять. Набрали гостей по принципу дружбы, но, чтобы отключиться от нахальства и любознательности внешнего мира, место облюбовали уединенное, за городом, на отшибе. Там стоял только домишко родственника Ирины Васильевны, а кругом был лес. Ехали туда хохоча, на стареньком автобусе, ходившем раз в два дня. Домишко был действительно мрачноват и удивил всех своей отъединенностью. — Первый раз на свадьбе в лесу бываю, — заявил Антон, друг Семена Петровича. — Для таких дел все-таки повеселее надо было место сыскать, — заметил насмешник Николай, школьный приятель Ирины Васильевны. — Окна в нем и то черны, — удивилась Клеопатра Ивановна, сотрудница Семена Петровича по позапрошлой работе. — А мы все это развеселим, — сказал толстяк Леонтий, поглаживая брюшко. Тут как тут оказалась собачка, точно пришедшая из лесу. Народу всего собралось не шибко — человек двадцать, так уж задумали, — и все быстро нашли общий язык. Закуски было видимо-невидимо: старушка Анатольевна, родственница Ирины Васильевны, еще заранее сорганизовала еду. Начали с пирогов и с крика: 'Горько, горько!' Семен Петрович сразу же буйно поцеловал свою Ирину, прямо-таки впился в нее. 'Ну и ну', — почему-то подумала она. Шум вокруг невесты и жениха стоял невероятный. Ирина робко отвечала на поцелуи. Вообще-то, она была безответна, и ей все равно было, за кого выходить замуж, лишь бы жених был на лицо пригожий и не слишком грустный. Грустью же Семен Петрович никогда не отличался. Молодым налили по стакану водки, как полагается. После первых глотков особенно оживился толстяк Леонтий. — Я жить хочу! — закричал он на всю комнату, из которой состоял этот домик. В углу были только печка и темнота. — Да кто ж тебе мешает, жить-то? — выпучил на него глаза мужичок Пантелеймон. — Живешь и живи себе! — Много ты понимаешь в жизни, — прервала его старушка Анатольевна. — Леонтий другое имеет в виду. Он хочет жизни необъятной... не такой. И она тут же задремала. Звенели стаканы, везде раздавались стуки, хрипы. Было мрачно и весело. Свет — окна были махонькие — с трудом попадал внутрь домика, а электричества здесь не любили. — Молодым надо жить и жить, пусть Сема наш хворый, это ничего, кто в наше время здоров! — завизжала вдруг старушка Анатольевна, пробудясь. Ее слушали снисходительно. Круглый резвый подросток лет четырнадцати, непонятно как попавший на эту свадьбу, плюнул ей в затылок. И сказал, что он еще, например, и не родился. Его сурово оборвали. Часа через два-три веселье стало почему-то потише и посмиреннее. Толстячок поглаживал себе брюшко, а Антон, друг Семена Петровича, рассказывал: — Я, когда со своей женой разошелся, все куклы ее поленом угробил. — Откуда у вашей жены были куклы? Сколько ей было лет? — чуть-чуть разинула рот от удивления Клеопатра Ивановна, сотрудница Семена по позапрошлой работе. — Как хошь, так и понимай, — оборвал ее Антон. — Я повторяю: всем ее куклам я головы разбил. Лучшую выбросил на помойку: пусть детишки поиграют. На другом конце стола началось неестественное оживление. Николай, школьный приятель Иры, обнимался с девушкой, до странности похожей на него, как будто она была его двойник, но только в женском виде. |
