Тремя днями раньше мы арендовали желтый грузовичок и наполнили его своим имуществом. Покончив с этим, мы остановились на тротуаре у моего дома и заглянули внутрь. Хью сказал, что это очень грустное зрелище — видеть вещи, накопленные за две жизни, аккуратно сложенные в кузове небольшого грузовичка. Я поцеловала его в плечо — за дипломатичность. В квартире Шарлотты у него оставалось вещей как минимум еще на одну жизнь, ими можно было доверху набить несколько грузовиков, но он об этом не вспомнил. Он немало брал с собой в Крейнс-Вью, но если подумать о том, сколько он мог бы взять, то получалось не так уж и много.

Узнав, что мы переезжаем в пригород, Шарлотта впала в неистовство. С этого момента она стала делать все, чтобы отравить Хью жизнь. И весьма в этом преуспела. Во время последнего разговора с ним, после которого вокруг остатков имущества начали смыкать круги адвокаты, она нанесла ему ряд болезненных ударов в самые незащищенные места. Как насчет их брака, его ответственности, их детей? Понимает ли он, как все это на них отразится? Да как он может? Откуда в нем такой эгоизм? Или ему наплевать, что будет с тремя близкими ему людьми?

— Миранда? — Он стоял на верхней площадке лестницы, засунув руки в карманы, и смотрел на меня. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Я думала о тебе и Шарлотте. У него на лице появилось жесткое выражение.

— И что именно думала?

— Что никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты переехал сюда со мной.

— Нет никакой надобности меня благодарить, просто люби меня.

— Я так боюсь, что не сумею это сделать, Хью. Иногда мне кажется, что сердце у меня вот-вот разорвется, — так я хочу, чтобы у нас все получилось. Как нужно любить, чтобы правильно?

— Клади побольше масла. — Он вытащил низ футболки из-под брюк и стянул ее через голову. Потом он швырнул футболку на пол, все это время не сводя с меня взгляда. — И никакого маргарина. Некоторые пытаются схитрить и подмешивают маргарин, но это сразу чувствуется. — Расстегнув ремень, он спустил джинсы.

— Мы вроде собирались распаковывать вещи. — Я скрестила руки на груди, потом опустила их.

— Мы это и делаем, но ты ведь спросила, как правильно любить. А я тебе отвечаю.

— Клади побольше масла. Я начала расстегивать блузку.

— Именно.

Он стоял в одних коротких белых трусах, положив руки на бедра. Он поманил меня пальцем — поднимайся, мол, ко мне. Когда я подошла к нему, моя блузка была расстегнута. Он ухватил мои груди.

— Женщины всегда будут побеждать, потому что у них есть груди. Неважно, велики они или малы, сам факт их наличия делает вас победительницами. — Он медленно увлек меня на пол.

Спиной я ощутила холодную деревянную поверхность. Я выгнула спину дугой, прижимаясь к нему.

— Зато у мужчин есть фаллосы.

— Фаллос — глуп. — Он коснулся губами моей шеи. — Слишком примитивен. А груди — это искусство.

Я прижала ладонь к его рту. Осторожно провела пальцами по языку, вытерла влагу о его щеку. Поцеловала блестящий мокрый след. Зазвонил телефон. Я просунула руку ему между ног и зашептала:

— Нас сейчас нет дома, но оставьте сообщение и мы вам перезвоним, как только вернемся.

Телефонная трель не умолкала.

— Что бы ты сделала, ответь я на этот звонок?

Он улыбался и вздрогнул от боли, когда я слишком сильно сжала его в своих пальцах.

Его лицо было в нескольких дюймах от моего.