Как раз в этот момент он заметил Мадлен. Она была в середине зала, танцевала с парнем, в котором Митчелл распознал римского легионера. В отличие от большинства девушек на вечеринке, бесформенных в своих тогах, Мадлен повязала вокруг талии ремешок, чтобы полотнище хорошо сидело на ее фигуре. Она уложила волосы в римском стиле, а спину оставила соблазнительно голой. Не считая ее выдающейся внешности, Митчелл заметил еще, что танцы ее не слишком увлекали – держа в руке стакан пива, она беседовала с легионером, почти не обращая внимания на ритм, и что она то и дело покидала зал и уходила куда то по коридору. Когда она вышла в третий раз, Митчелл, осмелев от алкоголя, подошел к ней и выпалил:

– Куда ты все время ходишь?

Мадлен не удивилась. Вероятно, она привыкла к тому, что с ней пытаются заговорить незнакомцы.

– Я тебе скажу, только ты решишь, что я со странностями.

– Нет, не решу.

– Это мое общежитие. Я подумала, раз все собираются на вечеринку, то стиральные машины никто занимать не будет. Вот я и решила заодно постираться.

Митчелл, не отрывая от нее глаз, пригубил пены.

– Тебе помочь?

– Нет, я справлюсь. – И добавила, словно подумав, что ее слова прозвучали нелюбезно: – Если хочешь, пойдем, посмотришь. Стирка – дело довольно интересное.

Она направилась по выложенному из шлакоблоков коридору, он пошел рядом.

– Почему ты не в тоге? – спросила она.

– Потому что это идиотизм! – Митчелл едва не сорвался на крик. – Это же глупо!

Ход был не из лучших, но Мадлен, кажется, не приняла это на свой счет.

– Я просто так пришла, потому что скучно было, – сказала она. – Если бы не в моей общаге устраивали, я бы, наверное, откосила.

В стиралке Мадлен принялась вытаскивать свое сырое белье из машины, куда полагалось кидать монетку. Для Митчелла одно это было достаточно пикантно. Но в следующую секунду произошло нечто незабываемое. Когда Мадлен наклонилась к машине, узел на ее плече развязался, и простыня упала.

Поразительно, как образ вроде этого – по сути, ничего особенного, всего лишь несколько дюймов кожи – способен держаться в памяти с неуменьшающейся ясностью. Мгновение длилось не более трех секунд. Митчелл в то время был не вполне трезв. И все таки сейчас, спустя без малого четыре года, он мог, если пожелает (а желал он этого на удивление часто), вернуться в это мгновение, вызвать в памяти все тогдашние ощущения в подробностях: урчание сушилок, грохот музыки за стеной, запах, шедший от белья в сырой подвальной стиралке. Он в точности помнил, где стоял, помнил, как Мадлен наклонилась вперед, убирая за ухо прядь волос, когда соскользнула простыня и ее бледная скромная протестантская грудь открылась его взору на несколько секунд, вскружив голову.

Она быстро прикрылась, подняв глаза и улыбнувшись, возможно – от смущения.

Позже, когда их отношения превратились в то близкое, не дающее удовлетворения, во что они превратились, Мадлен всегда опровергала его воспоминания о том вечере. Она утверждала, что пришла на вечеринку без тоги, а даже если и в тоге – хотя она такого не помнит, – то последняя никуда не соскальзывала. Ни в тот вечер, ни в последовавшие за ним тысячу вечеров ее голую грудь он ни разу не видел.

Митчелл отвечал, что видел ее в тот единственный раз и очень сожалеет, что больше это не происходило.

После маскарада Митчелл начал появляться в общежитии у Мадлен без предупреждения.