И возлегли они тут же, на берегу. Люди Айфе стерегли их справа, а люди Дубтаха — слева, потому что взяли с них со всех клятву, что перестанут они отныне сражаться друг с другом.

Когда отпустил Дубтах Айфе, говорит она ему:

— Чувствую я, что рожу тебе ребенка. Дай мне украшение с твоей рубахи, чтобы ты его узнал, когда я пришлю его тебе в твою землю.

А то было правдой лишь наполовину.

На этом расстались они.

Вернулась Айфе к своему отцу. Но так как сперва показалось ей, что не понесла она от Дубтаха, продолжала она жить, как привыкла в девичестве. И часто ездила на охоту со своим отцом и его воинами. А так как была она уже взрослой женщиной с сильным и крепким станом, то служила королю Эогану возницей.

Вот однажды увидели они стаю прекрасных птиц и устремились за ними на своих колесницах, запряженных каждая двумя конями. И скакали так, пока не наступил вечер.

Хотели они ночевать на земле, но Айфе отчего-то стало так скверно, как никогда не было.

— Распряжем коней и поставим колесницы в круг, — сказал король, — а сами поищем ночлег. Ибо нужен он дочери моей больше, чем всем нам.

Вскоре заметили они небольшой дом самого жалкого вида и вошли. Ни полатей для спанья и еды не было там, не видно было ни чем умыться, ни чем накрыться, ни чего поесть и выпить. Только бродила по полу небольшая белоснежная кошка с розовыми ушами и носом, а глаза у нее, как у всех подобных зверей, горели алым в свете плошек с горючим маслом, что были прикреплены к стенам.

— Какая польза нам идти в этот дом? — сказал король. — Слишком мал он, чтобы приютить всех.

— Тогда я одна останусь, — ответила на это Айфе.

Она уже давно поняла, что с ней приключилось.

Когда оставили ее одну, сказала она голым бревенчатым стенам, и обвисшему, как брюхо, потолку, и занозистому полу, и мерцающим огонькам:

— Помощи прошу я, ибо по истечении девяти месяцев настало мое время.

Тогда прыгнула кошка ей на грудь и облизала шею, лицо и глаза шершавым язычком.

Когда же вновь подняла Айфе свои веки, всё в доме переменилось.

Девять прекрасных лож стояло вдоль стен. Опирались они на серебряные основания, столбы их были из красной бронзы, и украшала всё остальное сверху донизу чудесная резьба по тису. Легкие и яркие одеяла были брошены на постель. В изголовье каждого ложа горел самоцвет, освещая огромную комнату подобно ясному дню. Потолки были дубовые и такие гладкие, что умножали этот свет многократно, а пол был сплошь устлан душистыми травами. Тут же стоял золотой кувшин с медовым питьем и золотое блюдо для еды, приличествующей роженицам и родильницам, а также серебряный кувшин и серебряная лохань для мытья. Ополоски можно было слить в большой сосуд из меди, а объедки — положить в большую бронзовую миску. Все эти вещи были сплошь покрыты узорами — письменами древнего алфавита, похожего на ветви и сучья.

Поднялась Айфе, попила и поела досыта и обмыла свое тело. Затем взошла на самое красивое и широкое ложе и родила без грязи и мук сына с ясным лицом, крепким телом и зелеными глазами. Казался он не менее двух лет отроду и заговорил, как только отделила мать его от пуповины золотыми ножницами, что также были заранее приготовлены.

И сказала Айфе белой кошке:

— Благодарю тебя за помощь. Чем теперь отплачу я тебе?

Тогда усмехнулась кошка, подошла к ребенку и взяла его ручку в пасть. Выросла она теперь вышиной по колено Айфе, а вместо очей у нее, казалось, были вставлены пылающие рубины.

— Мать моя, — сказал мальчик, — она говорит мне, что зовут ее Ируйн и что хочет она взять меня себе в дом, чтобы воспитать вместе с другими своими приемышами. И просит она также, чтобы ты сколола мои пеленки брошью Дубтаха, моего отца.