До отхода поезда остаётся шесть минут. Мы топчемся среди чемоданов на колёсиках и рюкзаков с пожитками «на первое время». Наши билеты и документы у Эванджелины, как и пачка нотариально заверенных документов. Она сегодня с утра побежала в Пенсионный фонд чего-то там «подчищать» и визировать.

Первой спохватывается Эльза.

– Слушайте… – говорит она, бледнея как мел, – Кто-нибудь, читал внимательно договоры о сдаче квартир?

Какое там. Всё проходило сумбурно, взвинченно, в какой-то эйфории. Как под гипнозом.

– А нотариус? Вам не показалось, что они с Эванджелиной… подозрительно переглядывались? Вдруг мы на самом деле подмахнули не глядя договоры не о сдаче, а о продаже квартир?!

Немая сцена. Меловая бледность и вытянутость мгновенно передаётся нашим лицам. Спустя минуту мы обретаем способность двигаться. Прокопьевна охает и, оседая толстым задом на сумки, лезет за валидолом.

– Боже мой, – шепчет Эльза. – Так лохануться во второй раз, как последней идиотке… Где же мы жить теперь будем?! В ДК, где с вишенкой в заду маршировали?

– Господи!! – утробно взвывает Дробышко. – Кто-то вообще знает эту Эванджелину? Залётная птичка, гастролёрша…

…– Девочки!!

Нам послышалось?! Далеко у вокзального входа кто-то машет нам рукой. Или не нам?! Кто-то скользит неповторимой балетной походкой. Весь вокзал замер и сконцентрировал восхищённые взоры на летящей фигурке.

И мы замерли. Щуримся, до боли всматриваемся в чудное видение близорукими и дальнозоркими, подслеповатыми слезящимися глазами.

Эванджелина?… Не Эванджелина?!

– Собрание сегодня. Видела объявление? – она откинула маленькую головку на лебединой шейке, любуясь собой. – Санитарку Крутикову будут обсуждать. Это которая из терапии перешла?

– Здрасте вам, – сказала первая девушка, тяжело дыша от борьбы с сапогом. – Валю она не знает! Большая такая, белобрысая, с косами. Её ещё «божьей коровкой» зовут.

В коридоре на эту же тему судачили санитарки.

– Ну и развратница Валя! – негодовала старейшая нянечка отделения тетя Катя. – А думали, порядочная женщина. А она развратницей оказалась.

Как раз на днях тетю Катю обсуждали за то, что она проносит в палаты водку и берет деньги за клизмы и горчичники. Тетя Катя, убедительно поревев и раскаявшись на собрании, продолжала делать свое. И теперь негодовала больше всех.

Ее и больные отметили. Когда Валя в первый день выносила из мужской палаты поднос, задела косяк двери. Веселый парень Михаил немедленно припрыгал на костылях и с восхищением обследовал дверь, которая всё ещё вибрировала от соприкосновения с мощным Валиным бедром. Высунулся вслед и присвистнул:

– Вот это санитарочка! Широкая натура!

Валя своими мягкими опрятными руками неторопливо делала санитарские дела. Носила на коромысле ведра из пищеблока, переступая мелко уточкой, как баба, несущая воду из колодца. Выливала и подкладывала чистые судна. Подмывала, чистила раковины и плевательницы, готовила растворы, помогала сестрам ставить капельницы. И однажды, когда штатив сломался, стояла полтора часа вместо штатива и держала на весу бутыль с физиологической смесью. Словом, все ею очень были довольны.

Отделение было большое, на смену выходило сразу три санитарки. За каждой была закреплена своя территория, и все-таки случались ссоры. Например, когда они пили чай в тихий час, и нужно было выписывать больного из «ничейного» изолятора: искать по номерку мешок с одеждой, менять матрацы, белье.