Слава, известность больше не имеют значения. Теперь мы видим, что каждое умирающее человеческое существо является центром вселенной, неповторимой искрой надежды и отчаяния, любви и ненависти, уплывающей в одиночестве во вселенский мрак. Червокамера словно бы привнесла в рассмотрение истории новую демократию. Линкольн, пожалуй, сказал бы, что история, возникающая из пристального изучения с помощью червокамеры, станет новой летописью человечества: историей о людях, созданной людьми и для людей.

Теперь важнее всего становится моя личная история – или история моей любимой, кого-то из моих родителей, моих предков, погибших самой жестокой и бессмысленной смертью в грязных окопах под Сталинградом, Пасшенделе или Геттисбергом или рухнув замертво на поле и так завершив жизнь, полную тяжкого труда. С помощью червокамеры и таких заслуженных генеалогических центров, как Мормонз, мы все теперь знаем все о своих предках.

Находятся такие, кто утверждает, что все это опасно и грозит дестабилизацией. В конце концов, за волной разводов и самоубийств, прокатившейся вскоре после первых подарков-откровений червокамеры, теперь последовала новая волна. Мы получили возможность пошпионить за своими партнерами не только в реальной жизни, в настоящем времени, но и в прошлом – настолько давно, насколько нам захочется. И всякий былой проступок может стать для нас объектом для издевательства, всякую старую рану можно разбередить. Но все это – процесс привыкания, который крепкие отношения должны пережить. И как бы то ни было, подобные, сравнительно тривиальные последствия применения червокамеры воистину меркнут в сравнении с великим даром глубочайшей исторической правды, которая впервые становится доступной для нас.

Поэтому я не поощряю тех, кто сыплет дурными пророчествами. Надо доверять людям. Дайте нам инструменты, и мы закончим работу.

Все больше слышится голосов с требованиями – которые, как это ни трагично, удовлетворить невозможно – найти способ, хоть какой-то способ, любой способ изменить прошлое: помочь давно умершим страдальцам, даже воскресить их. Но прошлое неизменимо. Изменить можно только будущее.

Нам досталось это время со всеми его трудностями и опасностями. Наверняка больше никогда не будет времени, когда свет истины и понимания будет проникать с такой потрясающей быстротой во мрак прошлого, никогда массовое сознание человечества не подвергнется таким драматичным изменениям. Новые поколения, родившиеся под вездесущим взором червокамеры, вырастут с совершенно другим взглядом на себя самих и на прошлое.

Хорошо это или плохо».

Мириам преподавала курс экспертных счетных систем и, безусловно, не была профессиональным историком. Но, как почти все ее знакомые, она стала пользоваться червокамерой, как только это стало возможно, и начала изучать прошлое в соответствии со своими интересами. Интересы Мириам на самом деле были сосредоточены на одном-единственном человеке, чья судьба волновала историка и вдохновляла ее всю жизнь.

Но чем ближе червокамера подводила Мириам к объекту наблюдения, тем ей становилось страшнее, потому что этот человек словно бы растворялся. Сам акт наблюдения его как будто уничтожал, и он как будто повиновался какой-то неприятной разновидности принципа исторической неуверенности.

Тем не менее Мириам не отступалась.

Наконец, потратив много долгих часов, посвященных поиску этого человека под жестоким, обличающим солнцем древних пустынь, она начала справляться с выводами профессиональных историков, которые до нее побывали в этих пустошах времени. Мало-помалу она сама убедилась в том, о чем они догадывались.

Жизненный путь этого человека – очищенный от элементов сверхъестественного – был довольно грубой компиляцией идей нескольких вождей той эры – времени, когда из племен, бежавших из Палестины после падения ханаанских городов-государств, образовался израильский народ.