Бет не улыбнулась, и Мартин подумал, уж не совершил ли он очередной промах. Он принял ее замечание за шутку, потому что оно и правда было забавным, но кто его знает. «Похоже, она прямо создана для тебя, Мартин, — заметила Джойс вчера, хотя Бет оставалась в машине, когда он поднялся на крыльцо и позвонил. — Как вам повезло, что вы нашли друг друга».

— Туристам советуют захватить с собой фонарь, потому что на острове часто отключается электричество, — продолжал читать Мартин. — У тебя за пазухой вряд ли найдется фонарик?

При этих словах Бет оттянула сверху свою майку, чтобы проверить. Оттуда, где сидел Мартин, целых несколько секунд была прекрасно видна ее правая грудь, и лишь потом эластичная ткань, хлопнув, вернулась на место. Юноша позади них выбрал именно этот момент, чтобы встать, а значит, оказался на еще более выгодной позиции.

— Эй, — сказал Мартин, когда парень отошел к противоположному борту, за пределы слышимости. — Здесь тебе не Лос-Анджелес.

— Да ну? — отозвалась она с притворным удивлением. — Неужели?

— Точно, — подтвердил он, снова переводя глаза на страницы брошюры. — В Новой Англии по-другому относятся к обнаженной натуре.

Сам он родился и вырос в Калифорнии, а на северо-восток ездил всего пару раз, на съемки: однажды в Южный Коннектикут, где Новой Англией почти не пахло, и однажды в Бостон — город как город. Но ведь когда-то на этой каменистой почве и вправду процветало пуританство! После того как они прокатились по берегам Мэна из Портленда на север, Мартин почувствовал, что понимает, почему у обитателей этого сурового негостеприимного края могло сложиться более строгое отношение к сексу, чем у жителей Малибу.

— Слушай, старичок, эти игрушки дорого мне обошлись.

Что ж, тут не поспоришь. И не только они, подумал Мартин. Бет твердо верила в радикальные методы устранения физических несовершенств — можно даже сказать, твердо верила в самое твердость. Ее тридцатипятилетнее тело было упругим и худощавым, длинные ноги — загорелыми и рельефными, точно канаты, живот — плоским от бесчисленного количества жесточайших скручиваний. Если уж говорить начистоту, грудь у Бет могла бы быть и помягче, во всяком случае, на вкус Мартина: смотреть на нее было приятнее, чем ее ласкать. После того, что Бет с ней сделала, ее соски постоянно находились в состоянии эрекции. Если тот парень у перил все хорошо разглядел, он уже получил от этой груди максимум возможного удовольствия.

«Калифорнийцы как вид, — любил задумчиво повторять друг Мартина режиссер Питер Аксельрод, — постепенно вытравляют из себя последние следы уродства». А заодно и красоты, порой думал Мартин. Живя в Лос-Анджелесе и работая в кино, Мартин имел дело со многими прекрасными женщинами, и даже самые прекрасные из них знали за собой недостатки, которые их огорчали. У Одри Хепберн это были брови. У Мерил Стрип — нос. На площадке он частенько становился свидетелем взволнованных перешептываний, когда какая-нибудь актриса вдруг впадала в панику из-за иррационального предчувствия, что следующий дубль обнажит или подчеркнет тот самый ужасный изъян, который она так тщательно старается скрыть. Аксельрод, чье лицо было сильно обожжено с детства, решал эти проблемы одним махом. «Посмотрите на меня, — спокойно говорил он. — Посмотрите мне в лицо и скажите, что вы безобразны». За это они его и любили, подозревал Мартин, и даже спали с ним из благодарности. Вернувшись в режиссерское кресло, он давал актрисе несколько минут, чтобы собраться, объясняя своим нетерпеливым помощникам: «Каждый хочет быть идеальным. Я очень надеюсь, что наш с вами фильм в эту категорию не попадет».