Наконец Бизонтен поднялся с места. Стараясь не шуметь, он подложил в очаг два полена. Отсыревшая, позеленевшая от мха кора не желала разгораться и медленно тлела в клубах серого дыма, так что пришлось подсунуть под дрова прямо на уголья пучок лучинок, и сразу три языка яркого пламени пробились между поленьями, прогнали дым и принесли в комнату жизнь. Бизонтен посмотрел на Клодию, о которой, откровенно говоря, совсем и забыл. На лице ее не отражалось ничего. Обхватив обеими руками свой округлившийся живот, вдвое согнувшись, скорчившись, словно бы охраняя своего будущего младенца, она, казалось, наглухо отрезана от того, что происходит вокруг.

Бизонтен встал и, стараясь двигаться бесшумно, направился к дверям. Тут только он заметил на пороге два пустых ведра. Решив, что Мари собралась выстирать мокрые пеленки, он взял ведра и вышел прямо под ливень. Холодные капли дождя, ожегшие ему лицо и руки, усилие, с каким он крутил ворот колодца, звяканье цепи, даже эта всесветная серятина словно бы расшевелили его. И было приятно ощущать, что хоть так удалось вырваться из мертвящей тишины дома. Он принес ведра и пошел на конюшню докончить начатую работу. Из кучи соломы, наваленной в углу, около перегородки амбара, доносился храп Барберы. Здесь, в конюшне, от тепла животных, от их запаха стало как-то чуть легче на сердце. Бизонтен осмотрел доски, он их заранее принес сюда, чтобы починить стойло. Но решил, что первым делом следовало бы укрепить деревянную перегородку со стороны амбара. И, подумав об амбаре, он вдруг вспомнил о мертвой девочке и сказал себе, что нужно поскорее сколотить ей гробик.

Он вошел в амбар. Там в углу под маленьким круглым оконцем стоял верстак. Чуть подальше лежала куча планок и досочек. Он взглядом измерил маленькое тельце, прикрытое простынкой, и сразу же принялся за дело. И вот именно здесь, только тогда, он воочию увидел Блонделя. Увидел его у пристани в Морже в ту самую минуту, когда он говорил с толпой.

Внезапно это видение стало более реальным, чем все, что его сейчас окружало: молчание толпы, молчание ветра, белая рука лекаря, вскинутая вверх. И тот свет, что излучал он.

А правда ли, что от него исходило сияние? Правда ли, что он сумел отвести от города северный ветер? Хоть сейчас найдешь в Морже сотню людей, которые готовы в том поклясться… Сотню людей, которые думают также, что он не просто человек, а нечто большее.

Бизонтен пожал плечами и горько усмехнулся. Поклонение, которое у многих вызывал Блондель, всегда его немножко раздражало, и однако сейчас он чувствовал какое-то душевное смятение. Смятение это, на минуту овладевшее им вопреки его воле, было ему неприятно, и, встряхнувшись, чтобы прогнать ненужные мысли, он принялся строгать доски с такой злобной яростью, какая редко нападала на него в часы работы.

Он сколотил гробик, вырезал маленький деревянный крест и уже совсем собрался положить трупик в этот ящик, от которого так хорошо пахло свежим деревом, как вдруг спохватился и пошел в дом. Клодия, которая в его отсутствие так и не переменила обычной своей позы, сказала ему, что женщины возятся с детьми. Он тихонько вошел в спальню. Мари стояла, наклонившись над новопривезенными младенцами, которых они рядком положили на один большой лежак. Чуть подальше стояла Ортанс, по-прежнему напряженная, застывшая, и не спускала глаз с улыбающейся во сне малютки Жюли. Обернувшись к Бизонтену, Ортанс прошептала:

— Счастье может быть и в том, что видишь хоть одного счастливого ребенка… Спасенного ребенка.

Все они перешли в большую комнату, и Бизонтен спросил:

— Вы на погребение малютки придете?

Обе женщины отправились за ним, и Ортанс своими руками положила крошечное тельце в гробик.