Софи пообещала быть образцом мировой скорби.

– Будет вам! Перегибать палку тоже ни к чему! – усмехнулся генерал.

И удалился – снова став мрачным, приложив руку к сердцу: ни дать ни взять – смертельно боящийся сцены актер перед тем, как выйти на подмостки…

С рассветом следующего дня лагерь охватила лихорадка: все суетились, каждый делал что мог. Только Николай, которого снова устроили в тарантасе, и сидевшая рядом с мужем Софи издали наблюдали за суматохой. Солдаты брились, смазывали волосы ружейным маслом, наводили блеск на обувь, за неимением ваксы растирая тряпками смачные плевки; в уголке под деревьями шестеро барабанщиков репетировали воинственную дробь; конюхи чистили лошадей скребницами и щетками, чернили им варом копыта; невесть откуда взявшийся карлик бегал от повозки к повозке, ловко проскальзывая под днищем и между колесами, и смазывал жиром оси; одну за другой убирали палатки и юрты – забавно было видеть, как опадает целый «дом», будто проколотый иголкой; собирались в группки, как и было приказано – порознь, декабристы в лучших своих костюмах и дамы, одетые словно для выхода в свет… Полина Анненкова надела шляпку-капор из соломки, из-под которой с обеих сторон кокетливо выглядывали грозди мелких взбитых локонов; Елизавета Нарышкина нацепила тюлевый плоеный «ошейник» к зеленому платью с рукавами-фонариками; Мария Волконская увенчала гордо посаженную голову васильковым шелковым тюрбаном, воткнув в него перо…

Наконец появился и Лепарский – верхом на белом коне. Для начала отчитал женщин: чересчур, дескать, элегантны для дороги. Дамы наотрез отказались переодеваться: одни – под предлогом того, что больше им и надеть-то нечего, другие утверждали, что багаж уже собран, сундуки заперты и, мало того, погружены в тарантас. Не ожидавший такого дружного сопротивления и не желая лишний раз расходовать на никчемное препирательство время и силы, генерал предпочел ретироваться.

Как обычно, в последний момент Лепарскому показалось, что ничего не готово и никто не готов. Однако колонна помаленьку выстраивалась, вспотевший и сорвавший голос Ватрушкин бегал как заведенный туда-сюда и торопил солдат с разбором ружей, так и стоявших пока в козлах. Лошади уже переминались с ноги на ногу, потряхивали гривами, от чего сбруя тихонько, но весело звенела, и ржали, готовые в путь. Дамы перекликались от экипажа к экипажу, как поутру перекликаются соседки по кварталу – из окошка в окошко… «Главнокомандующий» привстал в шпорах, взмахнул в воздухе обнаженной шпагой и гаркнул:

– Вперед, ша-а-агом марш!

Прозвучала барабанная дробь, и караван стронулся с места. По мере приближения к Верхнеудинску пейзаж становился все более оживленным: по обочинам дороги появлялись мужики с приложенными козырьком ко лбу руками и раззявленными ртами. Некоторые из них снимали шапки и крестились – словно перед ними проходила похоронная процессия. Софи и Николай откинули верх тарантаса и, сидя на тюках соломы, смотрели во все глаза.

– Надел бы ты шляпу, – ласково посоветовала Софи. – Солнце сильно припекает.

Он поблагодарил жену, взгляд его был взволнованным, растроганным. Поначалу она забеспокоилась: вот уж чего ей не хотелось проявлять, так это чрезмерной любезности, она вообще ненавидела вежливость ради формы! Но, тем не менее, сказанное и в ней самой оставило след непритворной нежности, ей почудилось даже, будто, исцеляя мужа, она исцелялась и сама… Они вместе возвращаются к жизни!.. Да, да, именно так! Они теперь станут вместе заново открывать мир…

Вскоре показались купола собора, возвышавшиеся над россыпью крыш. Впервые с тех пор, как каторжники покинули Читу, впервые за четыре недели им попался на пути более или менее крупный населенный пункт.