|
Впервые в жизни ей вообще не хотелось ничего знать наперед, пусть уж события сами продиктуют, как себя вести и что делать. Еще обсудили предстоявший вскоре приезд баронессы Розен, госпожи Юшневской и мадемуазель Камиллы Ле Дантю, невесты Ивашева. Решили, что все они – «прекрасные женщины», поскольку – подобно им самим, уже спустившимся с небес «ангелам», – не побоялись бросить все, пожертвовать всем, что имели, ради того, чтобы воссоединиться в Сибири с «мужчинами своей мечты». Но – разве можно в этом сомневаться? – правил без исключений не существует! Елизавета Нарышкина произнесла эти слова, выразительно поглядев на Софи. Укол был болезненный, но такой неуклюжий, что Софи не удостоила ответом. И до наступления ночи в ее адрес больше не прозвучало ни единого намека.
На небо высыпали мириады звезд, и, как это свойственно дамам во все века, подобное чудо мигом настроило женщин на романтический лад. Они замолчали, принялись дружно вздыхать, каждая ударилась в мечты, по возрасту, пожалуй, ни одной не соответствовавшие… Дети и мужчины давно уже заснули, огни лагеря постепенно угасали между палатками и юртами, где-то вдалеке перекликались часовые, с опушки леса донесся приглушенный вопль какого-то зверька… или даже зверя… Наконец, Мария Волконская поднялась и первой ушла к себе. Остальные последовали ее примеру. В темноте, на ощупь, разделись, задевая порой стенку палатки локтем или коленом, улеглись. Софи сделала это последней. Лежа между Натальей Фонвизиной и Елизаветой Нарышкиной, она думала о Николае, который остался в палатке-лазарете один, только желтолицый бурят дежурил снаружи у входа на случай, если надо будет в чем-то больному помочь или чем-то ему услужить. Она попыталась убедить себя, что в нынешнем ее отношении к мужу нет ничего, кроме естественного участия, заботы, присущей любой сиделке, но тут же и почувствовала, как к этому естественному участию примешивается удивительная для нее самой, совершенно сумасшедшая нежность, как накрывает ее волной, затопляет… а вот и затопила совсем… На рассвете, быстро одевшись и причесавшись, она побежала к мужу. Ну и чудеса! Николай поджидал ее, живой и на вид совсем здоровый, не способный скрыть бурной радости по поводу того, что снова видит Софи. Она немедленно замкнулась, ох, поистине это сильнее ее: всякий раз, как Николя делает шаг навстречу, она отступает ровно на столько же! Они вместе позавтракали, после чего, поскольку день был свободный от дел, вышли погулять по лагерю. Софи гордилась тем, что прохаживается под руку с Николаем – идет вот так на глазах у всех… у всех дам, которые так оскорбляли, так поносили ее. Староста Тарбагатая пригласил заключенных посетить деревню, Лепарский не возражал. Вскоре на главной улице появился отряд любопытных, которым поход представлялся замечательным развлечением. Дамы с мужьями шли парами. Проводником вызвался быть крепкий сорокалетний мужик, но для проформы декабристов и их жен сопровождал конвой из шести вооруженных солдат. Тарбагатай оказался большим богатым селом с просторными домами, некоторые – в два этажа, кое-где дома были выкрашены веселой голубой краской. Многие дома с резьбой: разноцветными звездочками, квадратиками и репейками. Большие высокие окна с двойными рамами обрамлялись резными же, ярко раскрашенными наличниками и зелеными ставнями, крыши везде были тесовые, крыльца – крытые и тоже с резным орнаментом, ярко, пестро, радостно, но со вкусом разрисованные. Во дворах под навесами стояли кованые телеги, сбруя на конях виднелась сыромятная, сами кони выглядели крепкими и сытыми, шерсть лоснилась. Внутри домов настоящие горницы со сделанными, похоже, из теса, но навощенными, что твой паркет, полами, мебель стояла деревянная, тоже крепкая, как и ее владельцы, выкрашенная масляной краской. В любом, куда ни зайдешь, доме – печь-голландка с фаянсовыми изразцами. |
