Софи с трудом удерживалась от смеха, одновременно ужасаясь столь безмерному простодушию племянника. Ей казалось, будто перед ней ребенок, у которого голова полна нелепых мечтаний, который строит дом из песка, думая, что строит крепость… Однако этот ребенок обладал властью, позволявшей едва ли не любые мечты осуществить! Две тысячи семьсот пятьдесят душ сегодня вынуждены подчиняться его произволу, зависят от его прихоти, завтра их станет еще больше!..

– Я не посоветовала бы вам делать подобные попытки.

– Почему, тетушка? – искренне удивился Сережа.

– Потому что я, со своей стороны, изо всех сил постараюсь воспрепятствовать осуществлению подобных мечтаний!

– Но ведь это все для их же блага, для блага наших крестьян!

– Да поймите же вы: такое благо хуже всякого зла!

Сережа насупился, на его лице появилось выражение досады – опять-таки, как у мальчишки, которого потревожили во время игры. Должно быть, он подумал, будто тетушка нарочно не хочет его понимать. Софи снова взялась за вышиванье и негромко произнесла:

– Мне хочется, чтобы вы осознали, Сережа: рано или поздно царю все равно придется освободить крепостных. Об этом уже говорят. И, кажется, даже созданы уже комитеты, которым поручено подготовить реформу.

– Уверяю вас, никогда, – воскликнул племянник, – никогда наш император не совершит такого безрассудного поступка! Подобная реформа обернулась бы гибелью для страны, полным ее разорением! Обрушилось бы все строение российского общества, наступило бы время хаоса, несправедливости, да-да, вот именно: несправедливости!

Сережа задохнулся и умолк, уши у него пылали. Затем лицо его мало-помалу снова сделалось спокойным. Он раскурил трубку, пару раз затянулся ароматным дымком, глубоко вздохнул, отвернулся к окну и стал глядеть в темноту.

– Когда их отправляют на каторгу? – спросила Софи.

– Кажется, завтра…

Замерев с иглой в руке, она думала о людях, которых вот-вот закуют в цепи и отправят в Сибирь. Да, они убийцы, и все же она не могла не жалеть крепостных, которым вскоре придется проделать все тот же крестный путь… Ах, эти измученные серые лица, этот кандальный звон, этот запах грязной, заношенной, пропитанной потом и пылью одежды… Ей довелось перевидать на дорогах, на почтовых станциях, в пересыльных тюрьмах столько каторжников! Образы их у нее в голове теперь сливались и перемешивались, и все становились похожи друг на друга – подобно морским волнам…

4

В конце лета начались проливные дожди. Но весь урожай, даже картошку, успели убрать с полей вовремя. В течение нескольких дней Каштановка напоминала плывущий по водам потопа ковчег. Дороги были размыты, деревянный мост снесло. Сережа злился, выходил из себя, потому что не мог поехать в город и договориться о продаже своего зерна. Однако в начале октября вновь показалось солнце, воцарилась наконец теплая, хотя и пасмурная осень, и, как только дороги, подсохнув, вновь сделались проезжими, он немедленно отправился в Псков. Вернулся тем же вечером, забрызганный грязью до самой макушки, но гордый и довольный: удалось заключить выгодную сделку. Сережа привез с собой несколько писем, которые залежались на почте из-за непогоды, одно из них оказалось для Софи. Племянник с подчеркнуто насмешливой улыбкой протянул ей проштемпелеванный в Тобольске конверт, и она, узнав почерк Полины Анненковой, едва не расплакалась от волнения.

Софи впервые получила весточку из Сибири. Поднявшись в свою комнату, она торопливо распечатала письмо и с нетерпеливой жадностью развернула листки, исписанные мелким почерком.