– Господь с тобой, Антип! Нельзя заставить людей признаться в совершении преступления, в котором они неповинны!

– Нельзя, говорите? А почему, если нельзя, им грозили дать четыреста ударов кнутом, коли не признаются?

– А кто им грозил?

– Поди знай!.. Никто вам этого и не скажет. Можно только догадываться…

– Так кто же, по-твоему, настоящий убийца?

– Откуда мне знать, барыня, голубушка? Я знаю об этом не больше вашего!..

– Одним словом, твои подозрения ни на чем не основаны.

Антип рассыпался фальшивым угодливым смехом.

– Ни на чем, барыня, голубушка! Ровным счетом ни на чем!..

– Тем не менее ты сам только что говорил…

Старик глубоко поклонился Софи, раскинув руки и выставив вперед ногу с упертой в пол пяткой и приподнятым носком:

– Только что я был не в своем уме! А теперь стал в своем, барыня, голубушка! Если вы считаете, что Владимира Карповича убили эти трое мужиков, значит, на самом деле они и есть убивцы, и правильно, что их отправили на каторгу! Всем только лучше от этого!

– А может быть, они защищались? – пошла на уступки Софи.

– От кого защищались?

– Ну, к примеру, если их господин первым ударил их…

– Должно, так оно и было! Он их первым, значит, ударил, а они в ответ – раз, и свернули ему шею! Смотреть после этого на него, наверное, радости было мало! Весь прямо-таки посинел! И язык вывалился!..

Теперь Антип, потирая руки, так и сыпал словами. Выражение его лица стало одновременно кровожадным и опасливым.

– Если бы только и с сыном могло случиться то же самое, что и с отцом! – помолчав, прибавил он.

– Да ты что говоришь-то, Антип! Ну-ка, замолчи! – прикрикнула на старика Софи.

Ей казалось, что она бредет по зыбкой, неверной болотистой, уходящей у нее из-под ног почве. И больше всего было досадно, что нельзя расспросить Сережу об истинных обстоятельствах убийства его отца так, чтобы он ни о чем не догадался, не понял, что ею получены от крестьян какие-то новые сведения. Антип, будто почувствовав нерешительность Софи, предостерег дребезжащим голосом:

– Вы, барыня-матушка, только никому не передавайте того, что я вам рассказал! Да это все и неправда на самом-то деле! Подлое вранье крепостных людишек! И про грозу даже и не думайте больше, забудьте! Гроза, она просто так началась, случайно! А истинная правда в том, что нашего доброго барина удавили злые, дурные мужики, и этим дурным мужикам теперя всей жизни не хватит, чтобы искупить грех!

Софи вышла из Антиповой избы окончательно растерянная, в полном уже смятении. Коляска тем временем вернулась за ней в деревню. На улице было темно, холодно и сыро. Кучер Давыд помог хозяйке взобраться на сиденье, закутал ей ноги пледом. Всю дорогу до дома лошади барахтались в грязи, с трудом вытаскивая ноги. Наконец за голыми ветками показались освещенные окна дома.

За ужином Сережа упорно хранил молчание, держался чопорно, натянуто. Лицо его было строгим и замкнутым, движения сдержанными, медлительными. И только после того, как они с Софи перешли в кабинет и остались вдвоем, он дал волю своему негодованию.

– Неужели, тетушка, вам так уж необходимо было остаться в деревне? – спросил он.

– Я же говорила вам, Сережа, что у меня там дела, – ответила она, развертывая вышивку.

– Дела? Какие у вас могут быть дела с мужиками? Ох, тетушка, тетушка, слишком сильно вы мужиками интересуетесь! Уверен: они Бог знает чего вам нарассказали после этой грозы! Надо же, гром и молния прямо посреди панихиды! А они до того тупые и безмозглые, что, несомненно, сочли все это проклятием Господним!.